Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пикквикского клуба

Он немедленно вынул из кармана розовый платочек и горько заплакал.

— И вы были, вероятно, примерным учеником в приходской школе, — заметил мистер Уэллер.

— Вы не ошиблись, сэр, — отвечал Иов, испуская глубокий вздох, — в училище меня все любили, и, сказать правду, я был идолом своих товарищей.

— Ну, конечно. Это меня не удивляет. Каким утешением и отрадой вы служили в ту пору своей счастливой матери!

При этих словах полились обильные потоки слез и рыданий; кончики розового платка совсем закрыли глаза чувствительного юноши.

— Какой черт тебя душит? — сказал раздраженный Самуэль. — Послушай, ты, плакса…

— Ах, извините, мистер Уэллер: ей-богу, я никак не могу обуздать своих чувств, — сказал Иов Троттер. — Кто бы мог подумать, что мой господин пронюхает о моих переговорах с вашим господином? Ведь он все разузнал и немедленно уговорил молодую девушку притвориться, будто она никогда не слыхала о нем. Содержательницу пансиона тоже подкупил он, и в ту же ночь, вы знаете, мы укатили на почтовых. Если бы вы знали, мистер Уэллер, что теперь у него на уме! Меня просто мороз по коже подирает!

— Так вот оно как было, — сказал мистер Уэллер. — И вы не врете, любезный?

— Нет, сэр, честное слово; поверьте моей совести.

В это время они подходили к воротам гостиницы.

— Очень хорошо, это мы увидим, — сказал Самуэль, — а между тем мне надобно кой о чем потолковать с вами, Иов Троттер. Если у вас нет особенных занятий нынешний вечер, то я бы попросил вас прийти в восемь часов в гостиницу «Большого белого коня».

— Извольте, сэр, с большим удовольствием.

— Не надуете?

— Помилуйте!..

— Ну, так смотрите у меня в оба, не то я зайду опять в зеленую калитку, и тогда… понимаете?

— Будьте уверены, сэр, не опоздаю ни одной минутой, — сказал Троттер.

Затем он крепко пожал руку Самуэля, поклонился и ушел.

— Берегись, Иов Троттер, берегись, — говорил Самуэль, провожая его глазами, — на этот раз авось мы порасквитаемся малую толику.

Кончив этот монолог и потеряв, наконец, из вида сердобольного Иова, мистер Уэллер махнул рукой и пошел быстрыми шагами в комнату своего господина.

— Все идет как по маслу, сэр, — сказал Самуэль.

— Что?

— Я отыскал их, сэр.

— Кого?

— Этого шаромыжника и его плаксивого слугу с черными волосами.

— Возможно ли! — воскликнул мистер Пикквик с величайшей энергией. — Где они, Сэм, где они?

— Помалчивайте, сэр, теперь мы все обделаем на славу.

И, помогая одеваться своему господину, мистер Самуэль Уэллер постепенно раскрыл перед ним свои соображения и план будущих действий.

— Когда ж это будет сделано? — спросил мистер Пикквик.

— Все в свое время, — отвечал Самуэль.

Но удалось ли прозорливому слуге осуществить свой план, мы тоже увидим в свое время.

По прибытии в комнату, где накануне происходило дружеское излияние взаимных чувств в обществе дорожного товарища, мистер Пикквик нашел, что этот джентльмен уже нагрузил на свою особу все драгоценности, извлеченные из двух разноцветных мешочков и серого узелка, прикрытого оберточной бумагой. Мистер Магнус, проникнутый сознанием собственного достоинства, ходил по комнате взад и вперед, обнаруживая все признаки чрезвычайного волнения, бывшего следствием ожидания великих событий.

— Здравствуйте, сэр, — сказал мистер Магнус.

— С добрым утром, — отвечал мистер Пикквик.

— Каково? Что вы теперь скажете, сэр? — сказал мистер Магнус, охорашиваясь в своем новом фраке и драгоценных панталонах.

— Да, это непременно произведет должный эффект, — отвечал мистер Пикквик, с улыбкой обозревая чудодейственный костюм.

— Надеюсь, — сказал мистер Магнус. — А я уж отправил и карточку, мистер Пикквик.

— Право?

— Да, любезный друг. Слуга воротился с ответом, что она согласна принять меня в одиннадцать часов. Остается всего пятнадцать минут, мистер Пикквик.

— Уж недолго.

— Очень недолго, и, сказать правду, сэр, мое сердце начинает биться слишком сильно: что вы на это скажете, мистер Пикквик?

— Ничего особенного: это в порядке вещей.

— Надобно быть любезным, мистер Пикквик, это главное.

— И откровенным — это, может быть, еще главнее.

— Мне кажется, сэр, — сказал мистер Магнус, — что я вообще слишком откровенен по своей природе; это моя слабость, порок в некотором отношении.

— Напротив, это прекраснейшая черта в вашем характере, — возразил мистер Пикквик.

— Однако ж, знаете ли что: трусить никак не должно в таких делах. Зачем и для чего? Тут нечего стыдиться: это, в некотором отношении, дело самой природы, ее неизменный закон. Супруг на одной стороне, жена на другой — вот и все. Так, по крайней мере, я смотрю на эти вещи.

— И вы смотрите с истинной, философской точки зрения, — отвечал мистер Пикквик. — Наш завтрак готов, мистер Магнус, — пора.

Они сели за стол и принялись пить чай, закусывая пирожками, телятиной и маслом. Мистер Магнус, несмотря на свою хвастливость, страдал в значительной степени припадками трусости, и главнейшими признаками этого чувства были: потеря аппетита, склонность опрокидывать чашки и непреодолимое влечение смотреть каждую минуту на часы.

— Хи-хи-хи! — заливался мистер Магнус, стараясь притвориться развязным весельчаком. — Остается только две минуты, мистер Пикквик. Что я, бледен?

— Не очень, — отвечал мистер Пикквик.

Кратковременная пауза.

— Прошу извинить, мистер Пикквик, но я хотел бы знать: вы в свое время ничего не делали в этом роде?

— То есть вы говорите относительно предложения?

— Да.

— Ничего, никогда, — сказал мистер Пикквик с величайшей энергией. — Никогда!

— Стало быть, вы не можете иметь и понятия о том, с чего обыкновенно мужчина должен начинать такие дела, — сказал мистер Магнус.

— Ну, этого нельзя сказать, — возразил мистер Пикквик. — У меня в свое время были на этот счет свои особые правила, которых, однако ж, я ни разу не применял к делу. Вам, разумеется, нет никакой надобности следовать этой теории.

— О, нет, совсем напротив, вы меня очень обяжете, если сообщите какой-нибудь совет, — сказал мистер Магнус, взглянув еще раз на свои часы; стрелка показывала пять минут двенадцатого.

Мистер Пикквик приосанился, вздохнул и, приняв торжественный тон, отвечал таким образом:

— На вашем месте, сэр, я бы начал прежде всего описывать в отборных выражениях красоту и душевные свойства обожаемой леди, и потом, делая постепенно переход к самому себе, изобразил бы резкими чертами свою собственную ничтожность в моральном и физическом смысле.

— Очень хорошо, мистер Пикквик.