Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пикквикского клуба

— Подожди, милый! — закричала леди.

— Что случилось? — спросил дядя с козел.

— Мне надо сказать тебе кое-что, — продолжала она. — Одно словечко… только одно словечко, дорогой мой!

— Надо мне сойти? — осведомился дядя. Она не ответила, но только улыбнулась опять. И что это была за улыбка, джентльмены! Она разбивала в прах ту, прежнюю улыбку. Дядя слез со своего шестка в одно мгновение.

— Что нужно, моя душка? — спросил он, заглядывая в окно дилижанса. Случилось так, что леди тоже нагнулась в ту самую минуту, и дяде показалось, что она на этот раз еще прекраснее, чем была. Он находился очень близко к ней, джентльмены, и потому старался рассмотреть ее хорошенько.

— Что же нужно, моя душка? — спросил он.

— Обещаешь ли ты мне никого не любить, кроме меня?.. Не жениться ни на ком? — произнесла молодая леди.

Дядя поклялся торжественно, что никогда ни на ком не женится, кроме нее; леди снова спрятала свою голову в карету и подняла стекло. Дядя вскочил на козлы, округлил свои локти, подтянул вожжи, схватил бич, лежавший на крыше кареты, хлестнул передового коня, и пустилась наша длиннохвостая, густогривая четверка полной рысью, делая по пятнадцати добрых английских миль в час и неся за собою старый дилижанс. Батюшки как понеслись борзые кони, управляемые могучей рукой дяди.

Но шум позади их усиливался. Чем быстрее мчался старый дилижанс, тем быстрее мчались и преследователи; люди, лошади, собаки соединились для этой погони. Страшен был этот шум, но и среди него выдавался голос прелестной леди, которая кричала: «Скорее, скорее!»

Они летели мимо темных деревьев, подобно перьям, уносимым ураганом. С быстротой и шумом потока, прорвавшего свои плотины, оставляли они за собою дома, ворота, церкви, стоги сена и всякие другие встречные предметы; но грохот погони становился все громче и громче, и дядя все чаще и чаще слышал дикий крик молодой леди: «Скорей, скорей!»

Дядя налегал на бич и поводья, кони, покрытые белой пеной, мчались, как вихрь, но шум погони увеличивался, и молодая леди кричала: «Скорее, скорее!» В сильном экстазе дядя стукнул громко ногой по козлам… и увидал, что начинало светать, а он сидит посреди двора, принадлежащего каретнику, на козлах старого эдинбургского дилижанса, дрожа от холода и сырости и стуча ногами, чтобы их согреть. Он слез с козел, быстро заглянул внутрь кареты, надеясь там увидать прекрасную молодую леди… Увы! В этом дилижансе не было ни дверец, ни сиденья, от него остался всего один жалкий остов…

Во всяком случае, дядя понимал очень хорошо, что во всем этом скрывалась какая-то непостижимая тайна и что все происходило именно так, как он рассказал. Он остался верным торжественному обещанию, данному молодой леди: отказал многим выгодным невестам и умер холостяком. Он часто толковал, что, не приди ему охота перелезть через забор двора каретника, он никогда бы не узнал, что тени мальпостов, лошадей, кондукторов, почтальонов и пассажиров имеют привычку путешествовать регулярно каждую ночь. При этом он прибавлял обыкновенно, что, по всей вероятности, он был единственным живым существом, ехавшим в качестве пассажира в эту ночь и, я полагаю, он был прав, джентльмены; по крайней мере, мне ни о ком другом слышать не приходилось.

— Хотелось бы мне знать, что перевозят эти мальпосты в своих почтовых сумках, — сказал трактирщик, слушавший с большим вниманием весь рассказ.

— Конечно, мертвые письма, — заметил странствующий торговец.

Д-да, должно быть, так, — согласился трактирщик. — А я и не подумал об этом.

Прошло около недели после счастливого прибытия мистера Винкеля старшего из Бирмингема. Мистер Пикквик и Самуэль Уэллер постоянно отлучались из гостиницы на целый день и возвращались только в обеденную пору. Вид необыкновенной таинственности и глубокомыслия окружал их обоих. Было ясно, что в судьбе великого человека готова была совершиться весьма важная, быть может, роковая перемена; но какая именно, этого никто не был в состоянии сказать. Открылось обширное поле для разнообразных догадок и предположений. Некоторые — и в этом числе мистер Топман — держались того мнения, что мистер Пикквик намеревался вступить в брак на старости лет; но эта догадка была отвергнута и решительно опровергнута всем женским полом. Другие склонялись к тому предположению, что мистер Пикквик обдумывает какой-нибудь план обширнейшего путешествия по разным странам Азии и Европы и заранее принимает меры для приведения в исполнение этого плана; но Самуэль, допрошенный своей возлюбленной Мери, открыто объявил, что никакой поездки не имеется в виду и господин его не думает оставить британскую столицу. Наконец, когда все умы после шестидневного размышления, стали в решительный тупик, было решено на общем сейме допросить самого мистера Пикквика и потребовать настоятельно, чтобы он объяснил неведомые причины своего загадочного отсутствия из общества любящих его друзей.

С этой целью мистер Уардль, устроил торжественный обед в гостинице Осборна, и когда графины, два или три раза, совершили свое обычное путешествие вокруг стола совещание открылось таким образом:

— Все мы, сколько нас ни есть, — сказал Уардль, — с нетерпеньем желаем знать, какие побуждения заставляют тебя посвятить большую часть своего времени таинственным прогулкам? Чем мы оскорбили тебя, старый друг, что ты с таким упорством избегаешь нашего общества.

— Ого! Вот до чего дошло, — сказал мистер Пикквик. — Это, однако ж, странно: я сам выбрал именно этот день, чтобы объяснить вам подробно все поступки. Дайте еще стакан вина, и я сейчас же удовлетворю ваш любопытство.

Графин перешел из рук в руки с необыкновенной быстротой. Мистер Пикквик окинул радостным взором лица всех друзей и начал таким образом:

— Великие события совершились в нашем маленьком обществе, милостивые государыни и государи! Судьба устроила один счастливый брак на наших глазах, и скоро, нет сомнения, мы будем праздновать на другой, столько же счастливой свадьбе.

Эти внезапные перемены, равно как последствия, которые неминуемо должны сопровождать их, заставили меня по необходимости углубиться в сущность моего собственного положения и подумать раз и навсегда о своих будущих предначертаниях и планах. Итак, милостивые государыни и государи, я решился, после зрелого и трезвого размышления, избрать местом постоянного своего жительства какое-нибудь спокойное и уютное предместье близ этой самой столицы, имеющей в себе все олицетворенные сокровища, дорогие моему одинокому, старческому сердцу. Действуя под влиянием этой решимости, непоколебимой, незыблемой, непреклонной, я, после многих поисков, отыскал такой точно домик, какой заранее обрисовался в моем воображении со всеми принадлежностями, внутренними и внешними, существенными и случайными. Я купил его, омеблировал, украсил, сделал все необходимые видоизменения и улучшения по собственному вкусу, и вот, наконец, милостивые государыни и государи, этот самый дом, будущий приют старика, вами любимого, готов вполне принять меня, и я намерен, не обинуясь, переступить за его порог, в твердом и несомненном уповании, что судьба позволит мне насладиться в этом пустынном убежище еще многими годами тихой и спокойной жизни. Счастлив я, если дружба изъявит готовность усладить своим вниманием старческие дни мои, и трикрат счастлив, если приятные воспоминания друзей последуют за мной в тот вечный приют, где окончательно должны будут обрести успокоение мои обветшалые кости.