Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Затем старик задремал; глаза его сузились, тяжелая голова опустилась в ладони, и он засопел на уголке стола, словно русинский депутат, витающий в розовых мечтах.

Свеча горела тускло, снаружи доносился шум дождя. Молодым людям казалось, что они наедине. Мучительное, но сладостное чувство.

— Завтра очень грязно будет, — сдавленным голосом произнес Миклош.

— Да, — пролепетала в ответ Эржике.

Они снова умолкли, ничего больше не приходило им в голову, и все-таки оба чувствовали себя прекрасно. Даже не заметили, как время пролетело, а кукушка в часах и полночь прокуковала.

Но все же хорошо, что хриплый крик ночного сторожа, донесшийся с улицы, подал Эржике спасительную мысль. Она позвала старую служанку, которая, часто моргая и двигаясь, словно во сне, помогла ей постелить кровати, а затем пожелала спокойной ночи, да так тихо, что сама, вероятно, не услышала, не говоря уж о госте. Впрочем, у него сегодня все равно спокойной ночи не будет.

Утром Миклош поблагодарил господина Калапа за ночлег и поспешил оседлать коня. Калап вышел вслед за ним во двор.

— Брось дурить, братец! Я тебе и шагу отсюда сделать не дам. Сегодня воскресенье, отдохни у нас как следует.

— Спасибо, дядюшка, но остаться не могу.

— Мы тебе так рады.

— Я должен еще сегодня отыскать кое-кого в городе.

— Да не убежит он, завтра отыщешь.

Эржике стояла, прислонясь к большой акации, что росла перед кухней; там же расположились и псы, это было их собачье казино: во-первых, тут им было удобней всего наслаждаться ароматами, что неслись из кухни, а во-вторых, сие место делала для них весьма привлекательным брошенная им кость; теперь волкодавы не лаяли, а, как приличествует достойным членам семьи, лишь глазами провожали готовящегося к отъезду гостя. Умытые вчерашним дождем ветви акации так и манили к себе, словно пытались удержать молодого человека. Лучи утреннего солнца позолотили своим светом Эржике. О, какая это была милая, приветливая картина! Миклошу показалось, что, если он отсюда уедет, ему придется навсегда оставить здесь этот золотой солнечный лучик, и куда бы он ни поехал, отныне всюду его будет сопровождать только тень.

— Обещай хоть, что вернешься к нам, — настаивал хозяин. Миклош распрощался со стариком, помахал Эржике шляпой и сунул ногу в стремя.

— Ничего не могу обещать определенно. Ох, и грустным же тоном он это произнес!

Эржике почувствовала, как от этих его слов у нее замерло сердце. В голове шумело, там билась отчаянная мысль, сейчас девушка закричит: «Не уезжай! Останься!..» На глаза ее навернулись слезы, во сто крат прекраснее и трогательнее открыв ее чувства, но слез этих никто не должен был видеть. Она отвернулась.

Однако и то, как она отвернула головку, ясно все выразило. Миклош сумел понять это.

Внезапно он вынул ногу из стремени, шагнул к господину Калапу, взял его за руку и долго, молча глядел в глаза.

— Послушайте, дядюшка! Вчера вы обещали отдать мне все, что я пожелаю. Ловлю вас на слове: отдайте мне… Эржике!

Мир перед стариком покачнулся, с просветленным лицом взглянул он в небеса, словно поблагодарить хотел за то, что угадано его тайное желание. Он не мог вымолвить ни единого слова, только бормотал что-то невнятно и жал руку молодому человеку… Да, бог велик! Вот он протягивает руку, чтобы снять тяжкий крест…

— Отдам… Как же иначе, — растроганно вымолвил наконец старик. — Эй, ребята, — крикнул он слугам, — а ну, ведите коня назад в конюшню, а седло на чердак забросьте…

— Нет, этого не надо, — со счастливой улыбкой сказал Миклош.

— Я здесь приказываю… Черт побери! Куда ж эта девчонка запропастилась?

Эх, попробуй-ка ее теперь найти! Убежала куда глаза глядят, как услышала слова Миклоша: ведь они для нее новый мир открыли. Небось рассказывает сейчас розам в саду о чуде, что с ней случилось.

Что же, пусть поговорит, пусть помечтает… Душа ее купалась в мысли, только что рожденной и тотчас уже созревшей. Ведь любовь самый скороспелый плод; она, как золотое яблоко из волшебной сказки, которому только ночь нужна, чтобы расцвести, созреть и уже быть сорванным.

— Давай ее поищем, как-никак и она к этому отношение имеет, — предложил счастливый отец. — Пошли в сад.

И только он собрался открыть калитку, как вдруг она распахнулась, и во двор вошел белобрысый, конопатый молодой человек.

Господин Калап был в таком распрекрасном настроении, что даже смертельного врага с радостью к сердцу прижал бы. Он и конопатого обнял, а тот, не зная, что подумать, так как давно привык, что встречали его обычно неласково, возымел и насчет данного приема некоторое подозрение, а посему счел за благо решительно отскочить в сторону, вырвавшись из мускулистых объятий, а затем, с некоторого отдаления, принялся оправдываться: он, мол, ни в чем на свете не виноват, а если что и случилось, не стоит на нем зло срывать, ведь причина, вероятно, в его принципале, он же всего лишь его скромный и смиренный заместитель.

Старик захохотал на весь двор.

— А, вы, значит, подумали, что я вас придушить хочу, ха-ха-ха! Добро пожаловать, добро пожаловать! Входите, милости прошу! — И, повернувшись к Миклошу, он представил вошедшего: — Этот господин — практикант, служит у его милости господина Мартона Фогтеи, ха-ха-ха!

— Фогтеи? — пробормотал Миклош.

— Да, у моего стряпчего. Вот уж кто умница, сынок! У него в одном мизинце больше мудрости, чем у епископа в голове. Этот Фогтеи и сейчас у меня процессов двадцать пять ведет. Так ведь, господин Лупчек? Ну, скажите, наконец, как там его милость, что он мне передать велел?

Господин Лупчек, поняв, что здесь ему ничто не угрожает, вновь обрел свои естественные манеры, отличавшиеся от неестественных тем, что были они еще более неловкими и угловатыми. Он счел пристойным в качестве введения к своей речи два-три раза кашлянуть.

— Передать они вам ничего особенного не велели, а вместо этого послали запечатанное письмо: после полудня сами будут за ответом.

— Что ж, тогда сходим в дом за очками. Вероятно, какое-нибудь судебное дело не выгорело, ну, да не беда, из двадцати-то пяти процессов где прибавится, а где и отвалится…

Господин Калап нашел очки, водрузил их на нос, снял, протер, снова надел, подошел к окну, где было посветлее, перочинным ножом, не торопясь, поддел печати, ногтем отколупнул их от конверта и по старинной привычке сильным щелчком очистил бумагу от песка. Однако в письме оказался неожиданный сюрприз.

— Да что сегодня, первое апреля? — с некоторым раздражением вырвалось у старика.

— Сегодня второе июня, — равнодушно отозвался Лупчек.

— Послушайте, вы, может, ваш принципал спятил? Лупчек приятно осклабился.