Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

— Немного подальше будет, ваша милость.

— Далеко?

— Нет, не далеко.

Мы повернули направо, в какую-то длинную улицу, оттуда у большой акации — налево, в другую, тоже длинную улицу. Все это тянулось довольно долго, идти было очень скучно и утомительно. Платье мое пришло в полную негодность.

— Эй, старик, ты, верно, дурачишь меня? Где же дом?

— Дальше, ваша милость.

— Дальше?! Да ты в своем ли уме! Сам сперва сказал, что рукой подать, а мы уже целый час идем, или, вернее сказать ползем. У меня ноги насквозь промокли, руки закоченели, я уже и за забор цепляться не могу. Ничего себе рукой подать! Какую же руку надо иметь, чтоб до твоего Коти дотянуться?

— Какую? — посасывая свою трубку, задумался старик. — Да, пожалуй, как у тех великанов, которые жили здесь до людей.

— Ну что ты чепуху городишь, — сказал я, досадуя. — У великанов хватило бы ума не селиться в Хайду-Луцасеке. Если ты не скажешь сейчас же, где находится дом Коти, я не сделаю больше ни шага.

— Напротив овина Сабо.

— А где овин Сабо?

— Возле амбара Ковача.

— Да ты мне скажи, на какой улице и который дом. В конце концов я хочу знать. Ну что ты уперся?!

— Нет здесь, барин, у улиц названий, да и дома без номеров. А зовут эту окраину «Собачьим полем».

— Ну, тогда дело другое, ты и вправду не можешь сказать. После долгих злоключений, когда я уже успел разок упасть и оставить отпечаток своих пальцев на лике земли-матушки, мы наконец подошли к маленькой белой мазанке.

— Вот мы и добрались, сударь, — сказал старик.

— Наконец-то!

Но только я открыл калитку, как четыре большие лохматые овчарки набросились на меня и измазали своими грязными лапами все, что еще оставалось на мне чистого. Одна из них при этом, вцепившись в мое новенькое пальто, отхватила полу, а другая устрашающе свалила зубы перед самым моим носом.

— Помогите! — закричал я. — Помогите! Эй, люди, неужели никто не выйдет отогнать собак? А ты, старый плут, почему с места не сдвинешься?

— Ох, и озорники, одно слово, озорники! — изрек глухой старикашка и равнодушно стал набивать пустую трубку.

На оглушительный лай и мои крики о помощи на крыльце появилась краснощекая молодуха.

— Пошли вон! Цыц, говорю я вам! Не троньте господина доктора! Не смейте! Эй, Мохач, Красавка, пошли прочь!

Говоря все это, она и не подумала сойти с крыльца, а только, слегка наклонив свой тонкий стан, махала на собак голубым передником. Собаки по своему усмотрению могли расценить это — и как знак убраться восвояси, и как науськиванье. Однако я ничего не мог возразить против подобного поведения, поскольку слова, которые она при этом выкрикивала, свидетельствовали о том, что она решительно встала на мою сторону.

— Пошли вон, разбойники, чтоб вы угодили в петлю к живодеру! Поглядите только на этих взбесившихся зверей! Да вы не обращайте на них внимания, господин доктор, заходите, голубчик, не бойтесь. Они совсем не злые, только еще не знают вас!

Закончив свою тираду, она убежала на задний двор. С большим трудом удалось мне добраться до крыльца, а оттуда я смелым броском очутился в сенях.

Это был тесный и темный закоулок, куда одной стеной выходила огромная печь, за полуоткрытой дверцей которой чуть мигал огонек. Тут же находилась лестница-стремянка, по которой можно было залезть на чердак, а прямо напротив — закопченная и низенькая дверь, открывавшаяся в комнату.

Однако я согрешил против истины, сказав, что она открывалась в комнату. В том-то и беда, что она никак не хотела открываться, и я безуспешно шарил по ней в поисках щеколды. Да что, в самом деле, уж не заколдованная ли это дверь?

Старику, ковылявшему следом за мной, видно, надоело созерцать мои тщетные попытки, и он, посмеиваясь, подсказал: — Дерните вон за тот крысиный хвостик, ваша милость! И в самом деле! Только теперь я заметил веревочку, которая проходила изнутри через небольшую щель в двери.

Дверь отворилась, и моему взору явилась долгожданная картина: первый пациент и его домочадцы.

Комната была чуть похуже ада, и я тут же принялся икать и чихать. Спертый, затхлый воздух душил меня. Он был до того густ, что, казалось, приобрел грязно-желтый оттенок. Здесь были представлены все виды вони — от тухлой капусты до плесени. Каждый атом здешней атмосферы бил мне в нос быстро сменявшими друг друга запахами тления. Это был не воздух, а варево Вельзевула. Вначале я вдыхал испарения человеческих тел, затем меня оглушила тяжелая, удушающая вонь, исходившая от сушившихся овечьих шкур, и сильнее всего этого — всюду проникающий запах скипидара…

«Да здесь никогда не проветривают!» — подумал я. Окна в конце осени замазываются на зиму так, чтоб даже самая ничтожная толика свежего воздуха не могла проникнуть внутрь.

Больной лежал на застланной пестрым полотнищем кровати и стонал. Вокруг него сидел сонм старух, принесших различные целебные травы.

Обычно медицинский осмотр начинается с того, что больного просят показать язык, затем щупают пульс и так далее… Однако из рассказов моего дяди я знал, что здесь нужно прибегнуть к совершенно иным мерам.

Я так и сделал и, подойдя к окну, выбил стекло костяным набалдашником своей эскулаповой трости. Осколки со звоном разлетелись, и через отверстие в комнату серебристо-белым потоком хлынул чистый воздух.

— Ой-ой-ой, да он же простынет, бедняжка! — запричитали старухи.

— Замолчите сейчас же! — прикрикнул я на них. — Или я тотчас же выгоню всех вас отсюда! Да в этой комнате и здоровому не мудрено умереть, не то что больному. Кто тут хозяйка?

— Я, — сказала сухопарая пожилая женщина, вытирая передником глаза (так требует приличие).

— Давно болен ваш муж?

— Вчера вторая неделя пошла.

Я исследовал своего пациента. Язык его был обложен, частый пульс свидетельствовал о том, что у больного жар.

— Что у вас болит?

— Все, — просипел Коти, тяжело дыша.

— То есть как все? Нос болит?

— Нет, нос не болит.

— А глаза?

— И глаза не болят.

— Ну вот видите! Так, по крайней мере, признайтесь, что вы ерунду говорите!

Мой больной закрыл глаза и отвернулся к стене в знак того, что все признает. Теперь он только стонал и не отвечал больше ни на какие вопросы.

— Как вы думаете, тетушка Коти, отчего он захворал?

— А вот как все случилось, сударь!..

— Только, пожалуйста, покороче.

— В прошлом году на святого Михаила шурин наш Домокош Буга продавал участок земли, засеянный люцерной, что возле проселочной дороги на Беркенеш, — может быть, ваша милость знает, где это? Уж очень хороша там земелька!..

— Не знаю, но прошу вас покороче…

— Так вот, говорю я своему муженьку (мы как раз сидели на скамейке перед домом): «Послушай, Михай (я всегда его зову на «ты», потому что, хоть и стыдно мне в этом признаться, он моложе меня)… давай, Михай, купим у нашего шурина этот участок под клевер». А муж говорит: «Купил бы, если б блохой можно было заплатить; уж она-то у тебя наверняка есть». Ведь он у меня такой шутник, такой озорник, пока здоров. Зря ты там ворочаешься, муженек, уж господину доктору, я всю правду выложу. Не возьму я на душу грех что-нибудь от него утаивать.