Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Не успела фрау Врадитц всласть наглядеться на это веселье, как перед ней, будто из земли, вырос удалой парень: на сапогах шпоры, синий жилет расшит блестками, на шляпе колышется ковыль. Он честь честью кланяется и приглашает на танец.

Она встрепенулась, взглянула на него: ах, злодей, да это же Кожибровский! Что ж, шутить так шутить.

Молодая женщина не заставила себя долго просить, и через полчаса отплясывала уже так, что не придерешься. Когда граф отвел ее на место, она была само пламя, сама ласка.

— Это было очень любезно с вашей стороны, Кожибровский.

— Ах, какая же из вас получится венгерочка!

— И я надеюсь. Через три дня я напишу вам из Вены, где мы проведем у родственников недели две.

— И тогда я смогу к вам приехать?

— Конечно! Более того, тотчас же. Но и я хочу вас кое о чем попросить, Кожибровский.

— Приказывайте.

— Закажите мне для этого танца вот такой же народный костюм.

Кожибровский сладко, самозабвенно засмеялся: ведь эта просьба равнялась обещанию наивысшего блаженства.

— Вы самая совершенная женщина на свете, — заметил он тихо. — Вы еще не замужем и уже обременяете мужа заботами о нарядах.

Гости уехали вечерним поездом, оставив чек на двести тысяч форинтов, которые Кожибровский должен был получить наличными через месяц от назначенного сюда бароном управляющего.

С обстоятельностью истинного немца барон прихватил с собой всяческие «образцы» из имения: пучок травы, горсть земли в коробке (для химического анализа), бутылку воды из лесного источника, а также рога, которые он велел упаковать в свой дорожный сундук.

Он был счастлив, что приобрел такую богатую охотничью территорию. В поезде он строил тысячи планов. То-то удивятся его берлинские знакомые! А какие легенды разлетятся по Берлину об охотах барона Кноппа. Он был весь как на иголках. Шумно вздыхал, сетуя, что осень еще так далека; он бы не прочь был сразу же пуститься в обратный путь, чтобы поохотиться. Одним словом, барон не мог нарадоваться на свое новое имение. Одна за другой возникали у него попутные идеи. Он непременно пошлет туда живописца, который увековечит самые красивые уголки леса. Через минуту его мысли перенеслись к зайцам. А вдруг они до осени возьмут да и разбегутся? Может следовало бы обнести лес оградой? «Как ты думаешь, Нинетточка? Ох, какая ты сегодня рассеянная, что с тобой? А вы Ханк, как ваше мнение на этот счет?»

Мнение Ханка было таково, что обносить лес ни в коем случае не следует: ежели из него до осени и уйдут зайцы, то вместо них вернутся туда олени. Впрочем, зайцы-то не уйдут. Чего им уходить? Они ведь любят родные места. А вот оленей там действительно в этот раз не было, или если и было, то немного; как же они вернутся домой, если господин барон поставит забор?

С этим барон вынужден был согласиться, и свой дар строить планы тотчас же обратил на иное: принялся составлять список лиц, которых намеревался пригласить в гости; в список он включил и Кожибровского, замечательнейшего, по его мнению, человека. «А как он тебе понравился, Нинетт?»

— Я еще не разобралась в нем.

— А ведь он весьма располагает к себе.

— Мы еще поговорим на эту тему…

— Боюсь, не обманул ли я его. Некоторые люди просто не знают цены тому, что имеют.

— Почему ты так думаешь?

— Я видел однажды в Дрездене красивую девушку, у которой были золотистые волосы до пят, — такие волосы стоят целого поместья, а она продала их еврею за пять форинтов.

— Наверное, была очень бедна.

— Я тоже так думаю. Тривиальный тип красоток, покупающих затем за эти пять форинтов лекарство старухе матери.

В Вене жил шурин барона Кноппа, шевалье Корейский, а также другая его племянница, которая была замужем за неким бароном Бледой; посещение их и составляло теперь основную программу венской поездки барона, кроме того, в проекте были различные увеселительные вылазки в Шенбрунн, на Земмеринг, в Кальтенлейтгебен, Баден и иные живописные места.

Барон Бледа проявил чрезвычайный интерес к приобретению шурина, он и сам имел крупные земельные владения в Чехии.

Старый барон, расхваставшись, показал образец земли, однако Бледе явно не понравился комок рыжеватой глины — нет, нет, от таких почв толку мало! Тогда барон Кнопп велел внести оленьи рога, и Корейский стал внимательно их разглядывать. Вдруг он вскрикнул как ужаленный:

— Вот так фокус!

— Что с тобой?

— Да так, мне просто жаль этого бедного оленя, мои дорогой шурин.

— Почему? — удивился Кнопп.

— Ты только представь себе, что с ним произошло: вместе с рогами он потерял в твоем лесу и лобную кость.

— Что ты этим хочешь сказать? — побледнев, спросил новый владелец Троцкого имения.

— А то, что эти рога уже побывали когда-то в руках токаря, и даже служили, вероятно, где-нибудь вешалкой.

Барон вышел из себя, он неистовствовал, хватался за виски, он начинал постигать печальную действительность; подозрение, которое в нем возбудили, крепло с каждой минутой, обрастая все новыми подробностями. Теперь он всюду видел подвох. В его взбудораженном воображении их становилось все больше и больше, в конце концов он усомнился даже в существовании источника: а вдруг и это только декорация?

Но что он мог предпринять в своей ярости?

— Когда джентльмен нашего круга совершит глупость, — внушительно сказал ему Корейский, — он улыбнется и постарается замолчать эту историю.

И барон Кнопп решил молчать, ибо из двух зол — переплатить и быть посмешищем — умный человек, имея возможность, выбирает одно.

Что до Кожибровского, то радоваться своим деньгам он не смог: на этот раз бывалого жука насадили на булавку. И он попал в коллекцию фрау Врадитц, не на шутку в нее влюбившись.

Как только красавица уехала, не только дом, но и весь мир опустел для Кожибровского; с волнением юноши стал он ждать приглашения. Ведь она обещала вызвать его через три дня. Он строил планы, мечтал, строчил письма. Даже шафером успел обзавестись, оповестив о своем счастье жившего в Кракове друга, Пала Травецкого.

«У моей невесты примерно три миллиона денег и пара таких умопомрачительных глаз, какие я не променял бы и за десять миллионов — да, я серьезно влюблен, дорогой Пал. Heт больше прежнего заводилы Кожибровского, гуляки, повесы. Fuit! [33] Здесь — кончено! (лат.) Это была моя последняя проделка. Отныне я становлюсь положительным человеком, выкуплю древнюю вотчину Строковичку и медовый месяц проведу в замке своих предков, где, клянусь даже куры в течение двух недель вместо воды будут опиваться шампанским.

Увы, предполагаемое благоденствие строковичских кур покоилось на односторонней программе, которую сорвала сговорившаяся родня невесты.