Карел Полачек - Дом на городской окраине

Утром пани Сырова вышла в сад, чтобы снабдиться свежими овощами для готовки. Каково же было ее изумление, когда она увидала, что грядки ее полностью разорены. Выдернутые овощи валялись на дорожке. Анютины глазки, гвоздики и резеда увяли, втоптанные в землю. Только кусты смородины и крыжовника остались нетронутыми. Вскрикнув от изумления, пани Сырова позвала мужа. Беспомощно взирали они на эту картину опустошения.

— Вот оно… — сокрушенно вымолвила пани Сырова.

— Кто это мог сделать? — вслух размышлял удрученный чиновник.

— Кто! — сдавленным голосом произнесла жена. — Кто же еще, как не этот…

— Тсс! — прошипел чиновник. — Не смей! Не пойманный — не вор. Молчи, иначе будет худо!

— Я знаю, что говорю, — возразила жена. — Никто другой этого сделать не мог.

— Умоляю, молчи! Мы не в праве кого-либо обвинять… Лучше снести обиду, чем навлекать на себя новые неприятности.

— Какая злокозненость! — простонал он и ушел в дом.

Узнав о случившемся, полицейский, пыхтя, поспешил в сад. На месте происшествия он застал собравшихся жильцов, которые рассуждали на тему о хулиганстве.

С мрачным видом полицейский обошел вокруг разоренной грядки.

Затем произнес: — Провалиться мне на этом месте, если я не думал, что так оно и будет.

— Мы так не думали, — сказала пани Сырова.

— А вам-то как раз и следовало об этом подумать! — язвительно заметил полицейский.

— Что вы хотите этим сказать? — осведомилась пани Сырова.

— То, что сказал, — ответил полицейский, многозначительно подмигивая столпившимся жильцам.

— Вот и давай людям землю в саду, — добавил он, — это в благодарность-то за все…

— На кого это вы намекаете? — повысив голос, спросила пани Сырова.

— Я не намекаю. Я знаю.

— Что вы знаете? — не отступалась пани Сырова.

— Ладно, ладно, милочка.

— Скажите еще, что мы сами себе навредили!

— Ладно, ладно, милочка.

— Попрошу без намеков…

— Ладно, ладно, милочка.

— Это неслыханно! — возмутилась пани Сырова.

— Я уже сыт всем этим по горло, — сказал полицейский. — Теперь я приму меры. Причинять ущерб моей собственности я не позволю. Сад будет закрыт, и доступа в него не будет никому. Таково мое решение.

— Это мы еще посмотрим! — вскричала пани Сырова. — Контрактом предусмотрено пользование садом.

— На этот ваш контракт… — полицейский сделал непристойное телодвижение. — Сад мой, понятно? Я хозяин. Я здесь всем распоряжаюсь. Никто мне не указ. Как скажу, так и будет. Закрою сад и — баста!

— А мы-то как же? — робко заикнулись остальные жильцы.

— Ха, голубчики, — произнес полицейский, — один за всех, все за одного. Так уж оно повелось. Коли жильцы не ладят между собой, должен вмешаться хозяин.

— А кто с кем не ладит? — раскипятилась пани Сырова.

— Ладно, ладно, милочка.

Всю вторую половину дня полицейский трудился, не покладая рук. К вечеру вход в сад был перекрыт калиткой из металлических прутьев. Перед калиткой полицейский вбил в землю деревянный кол с табличкой; видная издалека надпись гласила:

БЕЗРАБОТНЫМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН

И под ней:

Согласно распоряжению домовладельца с сегодняшнего дня сад закрывается.

Ключ хранится у хозяина, и жильцы, желающие работать на своих грядах, заявляют об этом хозяину дома, каковой выдает им ключ во временное пользование.

Ключ выдается ежедневно с восьми до девяти утра.

Жильцы обязаны ключ аккуратно возвратить и дать отчет о проделанной работе.

Закончив работу, полицейский отступил на несколько шагов и снова перечитал по слогам надпись. Его глаза пылали огнем, какой разжигает в человеке чувство частной собственности. Полицейский сказал себе: — Это я хорошо составил. Никто лучше не смог бы. Я знаю, что и как. Теперь я их прижму, чтоб знали — доброта не безгранична!

Он увидел несколько воробьев, высматривавших на грядках корм. Он выругался, наклонился и запустил в них деревяшкой. Гнев охватил его, — как это птицы пересекают без разрешения границы его участка! Выходит, его власть на птиц не распространяется!

— Эка наглость! — злобно просипел он. И твердо решил обзавестись охотничьим ружьем, чтобы воробьев изничтожить.

— Всяк, кто без спросу посягнет на мое добро, поплатится за это головой! — произнес он.

Трафикантша вышла во двор наколоть дров.

Полицейский указал на табличку с предостерегающей надписью и спросил: — Как вам это нравится, пани?

— Нравится… — прошептала жилица.

Полицейский пытливо поглядел ей в глаза.

— Вы говорите это так, что не поймешь — нравится вам или не нравится. Смотрите у меня…

— Да нравится мне, Бог ты мой! — испуганно воскликнула трафикантша.

— То-то! — с удовлетворением обронил полицейский. — Кому не понравится мое распоряжение, тот будет иметь дело со мной.

И минуту спустя: — Пани, я давно хотел с вами поговорить. Вам я доверяю больше, чем другим, хотя за квартиру вы платите меньше других. Уследить за всеми я, понятно, не могу. Поэтому требую докладывать мне о любых беспорядках в доме. Особенно, если кто-нибудь станет непочтительно обо мне отзываться. Вы согласны?

— Извольте, — ответила жилица.

— Хорошо. Вы не прогадаете. Я в долгу не останусь. Как ко мне люди относятся, так и я к ним. Гм… Не говорила ли когда-нибудь эта Сырова что-нибудь худое обо мне?

— Не слыхала, — ответила трафикантша.

— Не говорила ли она, к примеру, что я грубиян, хам и тому подобное?

— Не знаю…

— Или что я болтун, вымогатель, злодей?

— Не могу сказать.

— Гм… Что-то не похоже, что вы со мной откровенны. Зато я могу вам доложить, что о вас она не сказала ни одного доброго слова. Еще когда вы только сюда переезжали, она заявила, мол, это какой-то сброд… Воротила нос от вашей мебели. — Их мебель, — говорит, — из мягкого дерева, боюсь, как бы они не занесли в дом клопов.

— Господи, — запричитала жилица, — да как она может такое говорить. У меня такая чистота, что сам президент мог бы у нас заночевать. Надо же, какая склочница! Ну надо же, надо же… Вот ведь как она к людям относится!

— Все они такие, — наставительно сказал полицейский.

Когда трафикантша ушла, полицейский чуть не задохся от сдерживаемого смеха.

«Есть закон, — сказал себе полицейский, — по которому жильцы, постоянно не ладящие с остальными квартиросъемщиками, могут быть выселены».

У полицейского умерла мать. Деревня и прилегающая к ней городская окраина знали эту старуху, ссохшуюся, как старая верба. Все постоянно видели, как она, точно дельфин за кормою судна, следует позади фуры с углем, подбирая упавшие куски и складывая их в котомку, оттягивающую ее сгорбленную спину. Ее устремленные вниз глаза обшаривали мостовую. Она походила на воробьев, рассматривающих кучки лошадиного навоза.