Карел Полачек - Дом на городской окраине

— Ах, дети, дети… Разве ж так можно?.. С детства им приходится зарабатывать и помогать родителям.

Лес расступился, открывая залитый солнцем луг. Посреди него тянулась узкая полоса картофельной посадки.

Вдруг бухгалтер остановился и сжал плечо гимназиста.

— Тссс! — прошептал он.

— Что случилось?

— Там… там… — показывал Михелуп. — Тише, не спугните…

— Где? Я не вижу.

— Ти-хо!

Из лесу выскочила косуля. Сделала несколько шажков в направлении полосы картофеля и остановилась. Все смотрели, зачарованные, полные напряжения, с бьющимися сердцами. Городской человек не верит в существование крупной дичи, которую знает только по украшающим его жилище цветным олеографиям. Если он увидит такое животное в реальной жизни, то вдруг приходит в неистовый восторг, точно присутствует при явлении призрака.

— Я вижу, я вижу! — запищала Маня.

Косуля подняла голову, принюхалась и — гоп, гоп — скрылась в лесу.

— Неужели так нужно было ее спугнуть! — рассердился отец.

— Ну и красотища… — восхищенно протянула Маня. — С черным носиком…

— Косулю мы уже проходили, — пробормотал гимназист. — Крайцову Веру вызвали, и она получила кол.

— Надо было лучше учить, — укоризненно заметил отец и посмотрел на часы. — Глянь-ка, скоро шесть, — обрадовался он. — Вернемся как раз к ужину!

Пляж на берегу озера бугрился телами людей, визжал и кричал. Заросшие волосами коммерсанты, выставляющие солнцу набухшие вены, поминутно прерывают чтение газет, вскакивают и покрикивают: «Trude! Edith! Paß die auf Kinder! Пускай не лезут в глубокие места!»

— Альфред, не нервничай, — отвечает голос из воды.

Коммерсант с заросшей грудью укоризненно возводит глаза к небу, качает головой и бормочет, мол, как ему не нервничать, когда у него от всего этого голова раскалывается. Солнечные лучи обжигают смуглые тела, играют с поблескивающими в песке кусками станиоля. Дудка фотографа визжит «дуду, люлю-та!», собирая на пляже комичные группки. Вот фотоаппарат застиг за шалостями и веселыми проказами министерских чиновников.

Бухгалтер Михелуп лежит в шезлонге, заложив руки за голову, и глядит на приветливое озеро, где резвятся белые парусные лодки да кружат голодные чайки. На мостки взбежал Зденек, сын коммивояжера, спортсмен и член «Гагибора». Развел руки в стороны и красивым прыжком бросился в воду.

— Тони! — мрачно ворчит Михелуп. — Раз папа тебе это позволяет. А я на тебя никаких прав не имею…

Прижмуренными глазами он измеряет тень, которую отбрасывают на песок кабины купальни. Вершина тени коснулась корней сосны; бухгалтер знает: сейчас три часа. Как только тень поднимется до половины ствола — настанет пора возвращаться, приблизится ужин. Ах, как медленно тянется время… Трудно выносить липкую, назойливую жару, скука так и вползает в нервы и сосуды. В последнее время его все чаще посещают ностальгические воспоминания о канцелярии, где барышни печатают на пишущих машинках, где звонит телефон, а пол содрогается от невидимых печатных станков. В канцелярии прохлада и покой, а здесь бессмысленные крики и суета.

— К чему об этом думать… — жалобно вздыхает он, — раз я должен отдохнуть… Воздух тут действительно великолепный, и зелень, и природа, и все прочее… Зря мне лезут в голову такие мысли, я должен отдыхать…

Дамы развернули промасленную бумагу и созывают детей, наделяя их кусками хлеба с маслом. Глазастые большеухие детишки перескакивают через лежащие на песке тела. Прибежал очкастый гимназист и пожаловался, что Маня разрушила замок, который он выстроил из песка.

— Стыдись, ябеда! — рассердился бухгалтер. — Ты должен думать о науке, а не о глупостях. Вечно мне приходится быть у вас сельским старостой. Я должен иметь хоть немного покоя, мне необходимо отдохнуть…

«Что еще я хотел? — старательно вспоминает бухгалтер. — Ага, мотоцикл…»

Он привел коммивояжера с супругой во двор, явились туда и Макс Гаек с женой. Пришли и три зятя с какими-то озябшими лицами в сопровождении трех кузин. Когда собралось все общество, бухгалтер снял попону.

Общество разразилось возгласами восхищения. Михелуп предложил зятьям пощупать, чтобы убедиться в качестве товара. Господа с озябшими лицами боязливо дотрагивались до блестящих трубок.

— Красивая вещь! — с видом знатока произнес Кафка. Умник! Он еще берется рассуждать… Как будто что-нибудь понимает в мотоциклах…

— Сколько вы заплатили? — интересуется общество. Михелуп коварно прищуривает глаза:

— Угадайте!

Они гадают, но отгадать не могут. Бухгалтер называет цифру. Раздается гул восхищения.

— Молодец, ничего не скажешь! — хвалит Михелупа Кафка.

Михелуп зарделся, как художник, у которого похвалили картину.

— Красивую вещицу вы приобрели в свой дом… — продолжает коммивояжер. А потом, задумавшись и покрутив головой, спрашивает: — И вы сами собираетесь на этом ездить?

Общество восторженно вопит и покатывается со смеху. Пани Кафкова утирает слезы и даже всхлипывает:

— Мой скажет… Экий фрукт! И когда он поумнеет? Вообразите: Михелуп, типичный представитель рода Медленноходящих, — и вдруг превратится в смелого ездока, владыку времени и покорителя пространств…

Сам бухгалтер не может удержаться от смеха. И верно, не в бровь, а в глаз…

Общество сотрясалось, икало и давилось хохотом. Потом коммивояжер успокоился и вдруг произнес:

— Хорошо… Но если вы не будете ездить, то что станете с ним делать?

Михелуп онемел от неожиданности и не сразу смог найти ответ. С минуту поколебавшись, он предложил коммивояжеру не слишком вразумительное объяснение:

— Что я с ним буду делать? Это уж предоставьте мне… Ведь я…

— Я, и правда, не знаю… — снова начал Кафка.

Но бухгалтер резко его перебил:

— Я… я оставлю его себе. Неужели я не имею права иметь что-нибудь красивое?

— Вы совершенно правы, — согласилось общество. Очкастый гимназист вмешался в разговор.

— Папочка, — провозгласил он, — когда я вырасту, я буду на нем ездить.

Вздрогнув, бухгалтер закричал:

— Ты?! Что ты сказал? Да как ты посмел?! — его охватил приступ бешенства. — Как? Как?.. — кричал он. — Попробуй только! Хочешь, чтобы тебя принесли домой изувеченным? Да? Так? Кто тебя научил таким глупостям, дерзкий мальчишка?

— Да ведь я, папочка, — клянчит гимназист, — я осторожно…

— А-а-а! — в каком-то экстазе возопил бухгалтер. — Осторожно! Вы слышите? Не допущу! Не бывать этому! Возьми книжку и учись! Чего я только с вами не натерплюсь, просто слов нет…

Его уговаривали, просили успокоиться. Ведь мальчик сказал это, не подумав, несерьезно. Он же еще дитя.

Но бухгалтер, глядя перед собой в одну точку, глубоко вздыхал: