Ирвин Шоу - Молодые львы

— Чертовски забавная история, — сказал Майкл.

— Я так и знал, что тебе понравится, — с удовлетворением заметил Пфейфер, вычерпывая из котелка оставшуюся на дне подливку. — Да, но какого же черта ты не смеешься?

Пфейфер усиленно скреб свой котелок камнем и куском туалетной бумаги, которую всегда носил в кармане. Закончив, он встал и направился к группе солдат, игравших в кости за почерневшей печкой, — это было все, что осталось от дома, пережившего до того три войны. Кроме трех солдат роты, там были лейтенант и два сержанта из штаба зоны коммуникаций, которые каким-то образом заехали сюда на джипе просто посмотреть, что делается. Видимо, у них было много денег, которые принесли бы больше пользы, если бы находились в карманах пехотинцев.

Майкл закурил сигарету и блаженно затянулся. Он пошевелил пальцами ног, чтобы удостовериться, что еще может их чувствовать и у него стало приятно на душе от сытного обеда и от сознания, что целый час он будет вне опасности.

— Когда мы вернемся в Штаты, — сказал он Ною, — я приглашу тебя и твою жену на превосходный бифштекс. Я знаю одно местечко на Третьей авеню, на втором этаже. Ты ешь и смотришь в окно, как на уровне столиков пробегают поезда надземной дороги. Бифштексы там толщиной с кулак, мы закажем их с кровью.

— Хоуп не любит недожаренный бифштекс, — серьезно сказал Ной.

— Ей подадут такой, какой она захочет. Сначала остренькую закуску для аппетита, потом бифштексы, хорошо поджаренные снаружи, и, когда их тронешь ножом, они вздыхают как живые, затем спагетти, зеленый салат и красное калифорнийское вино, а в заключение пирожное, пропитанное ромом, и cafe expresso — это очень черный кофе с лимонными корками. В первый же вечер, как приедем домой. За мой счет. Если хотите, можете взять с собой сынишку, мы посадим его на высокий стул.

Ной улыбнулся.

— Мы лучше оставим его дома.

Майкла обрадовала его улыбка. За последние три месяца, с тех пор, как они возвратились в роту, Ной улыбался очень редко. Он мало говорил и мало смеялся. Он не выражал вслух своих чувств, но по-своему привязался к Майклу, следил за ним критическим взглядом ветерана, защищал его словом и делом даже тогда, когда ему хватало забот о сохранении своей собственной жизни, даже в декабре, когда обстановка на фронте была очень напряженной. Роту тогда посадили на грузовики и спешно бросили против немецких танков, которые внезапно появились у, казалось, совсем обескровленного противника. Теперь это сражение называют «битва за Арденнский выступ» [105] 16 декабря 1944 года немецко-фашистские войска предприняли внезапное наступление в районе Арденн; прорвав оборону 1-й американской армии, они продвинулись на глубину до 90 км; начавшееся 12 января 1945 года мощное наступление советских войск сорвало наступательные планы гитлеровского командования на Западном фронте. . Все это осталось позади. Но один случай Майкл запомнил на всю жизнь. Он притаился в окопе, который Ной заставил его вырыть на два фута глубже, хотя Майкл ужасно устал и злился на мелочную, как ему казалось, требовательность Ноя… Немецкий танк выполз на голое поле и пошел прямо на них. Боеприпасы к «базуке» кончились, позади горела самоходная противотанковая пушка. Оставалось только прижаться к самому дну окопа и ждать, что будет… Водитель танка видел, как Майкл нырнул в окоп, и повел танк прямо на него, стараясь раздавить его гусеницами, потому что нельзя было достать его из пулемета. Томительно долгая минута, ревущая семидесятитонная машина над головой, вращающиеся гусеницы, обрушившие град тяжелых комьев грязи и камней на каску и на спину, и собственный крик, утонувший в этой гробовой темноте… Когда оглядываешься назад, все это представляется страшным кошмаром.

Казалось невероятным, что это могло случиться с тобой, с человеком уже за тридцать, который имел комфортабельную квартиру в Нью-Йорке, обедал в стольких хороших ресторанах, имел в гардеробе пять прекрасных мягких шерстяных костюмов и любил медленно ездить по Пятой авеню в автомобиле с откинутым верхом, чтобы солнце светило в лицо… А когда все кончилось, просто не верилось, что можно пережить такой кошмар, что стальные гусеницы, с бешеным лязгом крутившиеся на расстоянии одного фута над головой, позволили тебе выжить, что наступит такой момент, когда человек, испытавший весь этот ужас, снова будет способен думать о таких вещах, как бифштексы и вино, и Пятая авеню. Безликий танк, стремившийся вырвать из него жизнь, когда он лежал на дне окопа, который по настоянию своего друга он вырыл достаточно глубоким, чтобы спасти себя, казалось, разрушил последний мост, связывавший его с прежней, гражданской жизнью. Теперь на том месте была темная, зияющая пропасть, заполненная одними галлюцинациями. Мысленно возвращаясь к тому дню, вспоминая, как танк неуклюже громыхал назад через поле, а вокруг него разрывы снарядов вздымали фонтаны грязи, он понял, что в тот момент он стал, наконец, настоящим солдатом. А до этого он был просто человеком в военной форме, пришедшим из другой жизни и выполнявшим здесь только временную обязанность.

«Битва за Арденнский выступ», так теперь называет это сражение газета «Старз энд страйпс». Много людей было убито тогда, страшная угроза нависла над Льежем и Антверпеном, газеты печатали сообщения о блестящем сопротивлении, оказанном армией наступающим немцам, и кой-какие неприятные вещи о Монтгомери. Теперь он уже не был олицетворением англо-американской дружбы, как четвертого июля, когда он приколол «Серебряную звезду» к куртке Ноя… Битва за Арденнский выступ, еще одна бронзовая звездочка — на пять очков ближе к демобилизации. Он только помнил, как Ной стоял над ним и говорил резким, неприятным голосом: «Мне наплевать, что ты устал, копай на два фута глубже», да еще быстро вращающиеся грохочущие гусеницы над забрызганной грязью каской…

Майкл посмотрел на Ноя. Ной спал сидя, прислонившись к каменной ограде. Только во сне его лицо выглядело молодым. Редкая белокурая бородка казалась совсем жидкой по сравнению с густой, черной щетиной Майкла, делавшей его похожим на бродягу, прошедшего все дороги от Ванкувера до Майами. Глаза Ноя, которые обычно смотрели с мрачным упорством познавшего жизнь человека, теперь были закрыты. В первый раз Майкл заметил, что у его друга были мягкие, загнутые кверху ресницы, светлые на концах, придававшие верхней части лица нежное выражение. Майкл почувствовал прилив благодарности и жалости к этому спящему парню, закутанному в тяжелую, грязную шинель и чуть сжимавшему пальцами затянутой в шерстяную перчатку руки ствол винтовки… Глядя сейчас на спящего Ноя, Майкл понял, чего стоило этому хрупкому юноше сохранять спокойную уверенность, принимать умные, рискованные солдатские решения, воевать упорно и осторожно, соблюдая все пункты уставов и наставлений, для того чтобы остаться в живых в то время, как смерть так и косила в этой стране окружавших его людей. Светлые кончики ресниц дрогнули на разбитом кулаками лице, и Майкл представил себе, с какой грустной нежностью и изумлением смотрела, должно быть, жена Ноя на это неуместное девичье украшение. Сколько ему лет? Двадцать два, двадцать четыре? Муж, отец, солдат… Имел двух друзей и обоих потерял… Ему нужны друзья так же, как другим нужен воздух, и поэтому, забывая о собственных страданиях, он отчаянно старается сохранить жизнь неловкого, стареющего солдата по фамилии Уайтэкр, который, будучи предоставлен самому себе, по своей неопытности и беззаботности непременно набрел бы на мину или, высунувшись из-за гребня, попал бы под пулю немецкого снайпера, или же из-за своей лени был бы раздавлен танком в слишком мелком окопе… Бифштексы и красное калифорнийское вино по ту сторону пропасти, где жизнь кажется галлюцинацией; в первый же вечер, за мой счет… Невероятно, и все же это должно осуществиться. Майкл закрыл глаза, чувствуя на себе огромную и скорбную ответственность.