Ирвин Шоу - Молодые львы

Умирать Христиан отнюдь не собирался. За последние пять лет он слишком многому научился. Он еще пригодится после войны, и нет смысла бросать все на произвол судьбы. Года три-четыре придется, конечно, жить ниже травы и тише воды, быть любезным и угождать победителям. Видимо, в его городишко опять станут приезжать туристы покататься на лыжах, может быть, американцы построят поблизости большие дома отдыха, и он получит работу, будет учить американских лейтенантов, как делать «плуг» на лыжах… А потом… Ну что ж, потом будет видно. Человек, который научился так искусно убивать и справляться с такими горячими головами, обязательно пригодится через пять лет после войны, если только он сумеет сохранить свою жизнь…

Он не знал, как обстоят дела в его родном городе, но, если ему удастся добраться туда до прихода войск, он мог бы надеть гражданскую одежду, а отец постарался бы придумать какую-нибудь историю… До дому было не так уж далеко. Он находился в самом сердце Баварии, и на горизонте уже виднелись горы. «Наконец-то мы стали воевать с удобствами, — подумал он с мрачным юмором. — Свой последний бой солдат теперь может вести в собственном палисаднике».

У ворот стоял только один часовой. Это был толстый маленький человечек лет пятидесяти пяти. С винтовкой в руке и с фольксштурмовской повязкой на рукаве, он выглядел несчастным и чувствовал себя явно не в своей тарелке. «Фольксштурм! [107] Ополчение, сформированное гитлеровцами из стариков и юношей допризывного возраста на последнем этапе войны. — с пренебрежением подумал Христиан. — Блестящая идея!» «Гитлеровская богадельня», как горько шутили в народе. Газеты и радио трубили о том, что каждым мужчина, сколько бы лет ему ни было — пятнадцать или семьдесят, теперь, когда противник грозит его дому, будет драться с захватчиками как разъяренный лев. Эти привыкшие к сидячему образу жизни, склеротические господа из фольксштурма явно не знали, что они должны воевать как львы. Достаточно было им услышать один выстрел, и целый батальон таких вояк с бегающими глазами и поднятыми вверх руками можно было брать в плен. Еще один миф — будто можно оторвать пожилых немцев от канцелярских столов и подростков от школьной скамьи и за две недели сделать из них солдат. «Пышные фразы, — думал Христиан, глядя на терзаемого страхом толстого человечка в плохо подогнанной форме, — свели нас всех с ума. Пышные фразы и мифы — против танковых дивизий, тысяч самолетов и орудий, которых снабжают горючим и боеприпасами заводы всего мира. Гарденбург давно все понял, но Гарденбург покончил жизнь самоубийством. Да, после войны выиграют те, кто очистится от напыщенного красноречия и раз и навсегда сделает себе прививку против всяких мифов».

— Хайль Гитлер, — сказал часовой, неуклюже козыряя.

«Хайль Гитлер». Еще одна шутка. Христиан не потрудился ответить на приветствие.

— Что здесь происходит? — спросил он.

— Ждем. — Часовой пожал плечами.

— Чего?

Часовой опять пожал плечами и смущенно улыбнулся.

— Какие новости? — спросил он.

— Только что капитулировали американцы, — сказал Христиан. — Завтра сдаются русские.

На мгновение часовой почти поверил ему. Доверчивая радостная улыбка пробежала по его лицу. Потом он понял, что Христиан шутит.

— Вы, видно, в хорошем настроении, — печально сказал он.

— Да, я в прекрасном настроении, — сказал Христиан. — Я только что вернулся из весеннего отпуска.

— Как вы думаете, будут американцы здесь сегодня? — с тревогой спросил часовой.

— Они могут прийти через десять минут или через десять дней, или через десять недель. Кто знает, что станут делать американцы?

— Надеюсь, они придут скоро, — сказал часовой. — Уж лучше они, чем…

«И этот тоже», — подумал Христиан.

— Знаю, — резко оборвал он. — Они лучше русских и лучше французов.

— Так говорят все, — уныло сказал часовой.

— Боже мой, — потянул носом Христиан. — Как вы можете выносить такую вонь?

Часовой кивнул головой.

— Да, вонь ужасная, но я уже неделю здесь и больше ее не замечаю.

— Только неделю? — удивился Христиан.

— Здесь стоял целый эсэсовский батальон, но неделю назад их сняли, а нас прислали взамен. Только одну роту, — удрученно сказал часовой. — Мы рады, что пока хоть живы.

— Что у вас там? — Христиан кивнул головой в ту сторону, откуда шло зловоние.

— Обычная история. Евреи, русские, несколько политических, много людей из Югославии, Греции и еще откуда-то. Два дня назад мы их всех заперли в бараках. Они догадываются о том, что творится вокруг, и становятся опасными. А у нас только одна рота. При желании они могли бы расправиться с нами за пятнадцать минут. Их здесь тысячи. Час назад они подняли невероятный шум. — Он повернулся назад и с тревогой стал вглядываться в закрытые на замок бараки. — Смотрите-ка, ни звука. Один бог знает, что они нам готовят.

— Зачем же вы здесь остаетесь? — удивился Христиан.

Часовой пожал плечами, на губах его появилась все та же болезненная, глуповатая улыбка.

— Не знаю. Ждем.

— Откройте ворота, — сказал Христиан. — Я хочу войти во двор.

— Вы хотите войти во двор? — недоверчиво спросил часовой.

— Зачем?

— Я составляю список домов отдыха для штаба организации «В веселье сила», в Берлине, — ответил Христиан, — и мне посоветовали включить этот лагерь. Откройте же. Мне надо чего-нибудь поесть и посмотреть, нельзя ли здесь позаимствовать велосипед.

Часовой дал знак другому часовому на вышке, который внимательно следил за Христианом. Ворота медленно открылись.

— Велосипеда вы здесь не найдете, — сказал фольксштурмовец. — Эсэсовцы, когда уходили отсюда на прошлой неделе, взяли с собой все, что имеет колеса.

— Посмотрим, — сказал Христиан.

Пройдя через двойные ворота, он направился к административному корпусу, симпатичному, свежевыбеленному каменному домику в тирольском стиле, с зеленой лужайкой и с высоким флагштоком; на котором трепетал под свежим утренним ветерком флаг. Чем дальше Христиан шел, тем сильнее становился запах. Из бараков слышался низкий, приглушенный шум голосов, звучавших как-то не по-человечески. Казалось, этот шум производит какой-то диковинный музыкальный инструмент, потому что звуки были слишком бесформенны и неприятны, чтобы принадлежать человеческому голосу. Все окна были заколочены досками, кругом не было видно ни души.

Христиан поднялся по тщательно вымытым каменным ступеням и вошел в дом.

Он обнаружил кухню. Повар в военной форме, мрачный шестидесятилетний старик, дал ему колбасы и эрзац-кофе, ободряюще сказав при этом:

— Наедайся как следует, парень. Кто знает, когда нам снова удастся поесть?