Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

Вдруг Хуан исчез из виду, и я в ужасе остановилась. Меня толкнули. Я подняла глаза и в конце улицы увидала гору Монжуич, чистое дыхание ночи окутывало ее сады.

Наконец Хуан нашелся: бедняга стоял у молочного магазина. Стоял я смотрел на освещенную витрину, в которой были выставлены пирожные с кремом. Хуан шевелил губами и задумчиво сжимал рукой подбородок. «Самое сейчас время, — подумала я, — тронуть его за руку. Заставить прийти в себя. Сказать, что Глория наверняка уже дома…» Ничего этого я не сделала.

Хуан снова пошел вперед; оглядевшись, он нырнул в один из темных и смрадных переулков. И снова паломничество превратилось в охоту среди теней, которые все сгущались и сгущались. Счет пройденным улицам был давно потерян. Высокие дома обступали нас все теснее, они сочились сыростью. Из-за дверей доносилась музыка. Мы налетели на какую-то пару, слившуюся в грубом объятии, и я ступила в грязную лужу. Мне казалось, что над некоторыми улицами подымаются в темное небо красноватые испарения. Над другими — голубое сияние… Мимо шли какие-то мужчины, их голоса звучали хрипло, надтреснуто в ночной тишине. На несколько мгновений в голове у меня прояснялось, и я подходила поближе к Хуану, чтобы все видели, что я с ним. Оставшись снова наедине с Хуаном, я успокаивалась и прислушивалась только к его шагам.

Помню, мы шли по темному, совершенно тихому переулку, внезапно открылась какая-то дверь, из нее вытолкнули пьяного, да так неудачно, что он упал на Хуана.

Хуан зашатался, и мне показалось, будто по спине у него пробежал электрический ток. Мгновенье — и Хуан нанес пьяному удар кулаком в челюсть и стал спокойно ожидать, пока тот поднимется. Через несколько секунд они сцепились в зверской драке. Мне едва было их видно. Слышалось тяжелое дыхание и проклятия. Чей-то резкий голос из невидимого окна разорвал над нами тьму; «Что тут такое?»

Меня изумило, как в один миг ожила улица. Несколько мужчин и парней выросли словно из-под земли и окружили дерущихся. Полоса света, падавшая из приоткрытой двери, слепила меня.

Вконец перепуганная, я старалась не обращать на себя внимания. Кто знает, что произойдет в следующую минуту. А над всем этим адом гоготали, улюлюкали надтреснутые голоса — словно бы по небу тут носились ведьмы на помеле. Женские голоса подстрекали дерущихся; звучали непристойности и грубый смех. И как галлюцинаций; в воздухе парят, подобно шарам, которые иногда упускают дети, какие-то жирные физиономии.

Раздалось рычание, и я увидела, что Хуан и его враг свалились и катаются по грязи. Никто не пытался их разнять. Какой-то человек осветил дерущихся фонарем, и тогда я увидела, как Хуан тянется к шее своего противника, собирается укусить его. Один из толпившихся вокруг зевак ловко стукнул Хуана бутылкой, тот упал, да так и остался лежать в грязи. Немного погодя он приподнялся.

В ту же секунду кто-то пронзительно свистнул — сигнал тревоги напоминал трезвон пожарной машины или полицейскую сирену, которая всегда так необыкновенно эффектна в фильмах. Вмиг мы остались вдвоем — Хуан и я. Даже пьяный противник его исчез. Покачиваясь, Хуан поднялся. У нас над головой кто-то приглушенно хихикал. Во время драки я стояла, охваченная странным оцепенением, не в силах шевельнуться, теперь же я как безумная с лихорадочной поспешностью метнулась к Хуану. Помогая ему встать на ноги, я коснулась его одежды — она была влажной от крови и вина. У меня перехватило дыхание.

Удары сердца отдавались в мозгу, оглушали меня.

«Пошли, — хотела я сказать. — Пошли!»

Но не смогла выдавить из себя ни слова и только молча толкала Хуана. В тот миг мне хотелось улететь. То ли я знала, то ли предчувствовала, что вот-вот появится полиция, и поэтому затащила Хуана в соседнюю улицу. Едва мы собрались завернуть за угол, как послышались чьи-то шаги. Хуан задергался, но все же подчинился мне: я прижалась к его плечу, он обнял меня. Навстречу гурьбою шли мужчины. Они громко стучали башмаками, разговаривали и шутили. Нам они ничего не сказали. Мгновенье — и мы с Хуаном уже были каждый сам по себе. Дядя мой стоял, опершись о стену, руки в карманах; фонарь освещал нас обоих.

Хуан посмотрел на меня и понял, что перед ним я, его племянница, но промолчал; без сомнения, он находил вполне естественным мое присутствие в эту ночь в центре Китайского квартала. Я вытащила у него из кармана платок и подала ему, чтобы он вытер кровь, заливавшую глаза; потом завязала рану. Он оперся о мое плечо и стал оглядываться, пытаясь сориентироваться.

Меня охватила страшная усталость, тогда это со мной часто случалось. Коленки так дрожали, что шла я с трудом. Слезы застилали глаза.

— Хуан, пойдем домой! Пойдем!

— Что же ты, племянница, думаешь, я от этой оплеухи рехнулся? Отлично я помню, зачем сюда пришел.

У него опять задрожал от ярости подбородок.

— Глория уже, должно быть, дома. Она ведь пошла к сестре одолжить у нее денег на лекарства.

— Вранье! Бессовестная ты. И кто это велит тебе совать нос в чужие дела? — Он немного успокоился. — Незачем Глории просить денег у этой ведьмы. Как раз сегодня нам сообщили по телефону, что завтра в восемь у нас будут те сто песет, которые мне еще должны за картину… Ах, она пошла деньги просить? Будто я не знаю, что сестричка ей и гроша ломаного не даст!.. Но она-то вот не знает, что сегодня я раскрою ей череп! Пусть меня ни во что не ставит, пусть, но чтобы с малышом обращаться хуже, чем звери со своими детенышами, вот этого я не потерплю. Пусть лучше сразу подохнет, проклятая!.. Ей-то нравится выпивать и веселиться у сестрицы. Я ее знаю. Но если у нее куриные мозги… как у тебя… как у всех баб!.. так, по крайней мере, пусть будет хорошей матерью… стерва такая…

Речь свою он пересыпал ругательствами; я хорошо их помню, но к чему их повторять?

Пока мы шли, он без умолку говорил. Он опирался о мое плечо и в то же время толкал меня вперед; я чувствовала, как в пальцах, вцепившихся в меня, концентрируется вся его нервная энергия. И с каждым шагом, с каждым словом энергия эта возрастала, обострялась.

Помню, мы снова шли по той улице, что недавно была полем битвы, теперь ее окутывала тишина. Хуан принюхивался, как собака, которая идет по следу. Как облезлая чесоточная собака — мы видели таких собак, вынюхивающих что-то в отбросах. Над всей этой безмерной усталостью, над всей этой гнилью вставала луна. Стоило только взглянуть на небо, чтобы ее увидеть. А здесь, в переулках, о ней можно было и вовсе забыть…

Хуан принялся дубасить в какую-то дверь. В ответ — только эхо. Хуан колотил кулаками и ногами, пока двери не открылись. Оттолкнув меня, он вошел, а я осталась на улице. Там, внутри, раздался какой-то приглушенный крик. И все. Дверь захлопнулась перед моим носом.