Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

— Добро пожаловать, господа…

Пино захотелось блеснуть своей воспитанностью. Движения ее сразу стали скованными.

— Разрешите представить вам моего крестного. Он приехал пообедать у нас и познакомиться с вами.

— Он и мой крестный, — сказала Марта, но напрасно, потому что никто ее не слушал.

Пока грузный старик пожимал всем руки, Хосе добавил:

— Дон Хуан — наш домашний врач. Он с детства был лучшим другом деда Марты… Теперь он нам как ближайший родственник.

— Проходите, дети мои, — фамильярно сказал дон Хуан, как будто в самом деле был хозяином дома. — Проходите и располагайтесь.

Все вошли. Марта осталась позади, не решаясь последовать за остальными. В первый раз она обратила внимание на дом, в котором родилась. Она окинула его критическим взглядом, как могла бы сделать посторонняя. В саду уже распускались хризантемы и цвели георгины. У стен дома густо росли гелиотропы, бугенвиллеи, жимолость. Все цвело. Запахи причудливо перемешивались.

Марта упивалась этой красотой, этим роскошным цветением. «В других странах в это время уже холодно. Со всех деревьев падают листья, может быть, идет снег…» Она попробовала представить себе, что приехала из очень холодной туманной страны и попала сюда, в этот дом… Усевшись на ступеньку, она приложила ладонь к теплому щебню, которого никогда не касался ласковый снег.

Солнце било в глаза, на мгновение она зажмурилась. Горы переливались нежными красками, и над ними высоко в бледно-голубом небе вздымалась главная вершина массива. Казалось, она плывет навстречу девочке, как утром за несколько часов до того плыл к ней большой пароход.

Марта подумала о приехавших родственниках. Из открытого окна доносились голоса. Было слышно, как в саду грабли царапают щебень на дорожках. Звучал сильный голос Чано, который напевал протяжную, грустную песню. Потом садовник замолчал, и в тишине раздался голос служанки, зовущей его на кухню, завтракать.

Все вокруг казалось мирным и чарующим, как того и желала Марта для своих родных, этих жертв войны. Но девочка была неспокойна. В стенах дома мир и тишина исчезают. Там, внутри, нет ни счастья, ни покоя, ни взаимопонимания.

Марта нахмурилась. Из окна донесся голос ее невестки, отвечавшей Онес:

— Да что вы!.. Девочка мне не компания. Она всегда занимается. И кроме того… знали бы вы, какая она! Поверите ли, сегодня утром ее застали в столовой спящей, с бутылкой вина в руке.

Сердце Марты неприятно заколотилось. Пино говорила правду, скрыться от этого было невозможно. Прошлой ночью она и Пино, несколько месяцев не обращавшие внимания друг на друга, столкнулись лицом к лицу. Марта до сих пор еще не могла успокоиться и главным образом из-за того, что оказалась такой глупой и трусливой. И теперь слова Пино больно ранили ее. Ничего, когда-нибудь эти люди узнают, что она, Марта, страдала от придирок и от вульгарности тех, кто живет в этих стенах. Эта мысль по-детски утешила ее. «Я тоже страдала».

Она прошептала эти слова, и на глаза у нее навернулись слезы. И тут она почувствовала, что на нее кто-то смотрит.

Она повернула голову и в стороне, за клумбами у стены, увидела женщину в длинном платье, какие носят старые крестьянки. На голове у женщины поверх черного платка была надета большая соломенная шляпа, как всегда, когда она выходила на минуту в сад или на огород. Это была Висента, кухарка. Обычно ее называли «махорера» — так зовут жителей острова Фуэртевентура, откуда она была родом.

Марта не знала, что Висента, подсматривая в двери столовой за приезжими, хватилась девочки и вышла в сад поглядеть, куда она подевалась.

Висента не сказала ни слова. Марта тоже молчала. Но оттого, что служанка застала ее в минуту слабости, щеки Марты покрылись краской стыда. Девочка поднялась, осторожно, с какой-то дикой и трогательной неловкостью открыла дверь и вошла внутрь. Женщина, стоявшая у стены дома, тоже ушла. Залитый полуденным сиянием сад опустел.

Вечер накануне начался, как обычно, скучнейшим семейным ужином. Обеды проходили для Марты не так тягостно. У Хосе была малоприятная привычка скрываться за газетой, а Пино и Марта почти не разговаривали друг с другом. Кончался обед быстро. Хосе смотрел на часы, и Марта бежала собираться, чтобы ехать вместе с ним в Лас-Пальмас: по пути в контору, Хосе завозил девочку в школу.

Вечерами Хосе и Пино обсуждали домашние и денежные дела, а Марта отгораживалась от окружающего туманным облаком своих фантазий. Иногда она улыбалась. Это невероятно злило Пино. Хосе почти не обращал на сестру внимания.

В последнее время, с тех пор как стало известно о приезде родственников, Марта начала прислушиваться к разговорам. В ее монотонной жизни приезд этих людей приобретал огромное значение. Пино тоже была возбуждена: Хосе рассказывал, что они привыкли жить в обществе, открытым домом, что у них большие связи.

— Ты приказала вычистить серебро?

— Приказала… Сам их ни во что не ставишь, а меня заставляешь для них в лепешку расшибиться.

Дело в том, что до сих пор Хосе всегда упоминал о своих родных насмешливо и чуть укоризненно. Он говорил, что живут они беспорядочно, что это люди богемы. И из слов Хосе Марта не могла понять, то ли они привыкли к непомерной роскоши, то ли это какие-то полунищие, которые придут в восторг от зажаренного Висентой цыпленка.

В мечтах Марты родные занимали особое место. Слова «люди богемы», «бродяги» рядом с другим словом — «художники» звучали для девочки привлекательно и многозначительно. Таким же человеком богемы, бродягой был ее собственный отец — по крайней мере, так о нем говорили. Только Луис Камино не был художником, и потому эти определения, которые Хосе употреблял с оттенком презрения, не оправдывали и не возвышали его.

— Ну, раз они для тебя такие ненормальные, то не понимаю, голубчик, почему ты вздумал пригласить их сюда; лучше бы ты дал эти деньги мне на платья.

Так в тот вечер заявила Пино. Хосе вышел из терпения.

— Они приезжают, потому что мне этого хочется, понятно? Я рад, что они приедут сюда и увидят, как я живу и что у меня есть. Они всегда говорили, что я ничего не добьюсь и всю, жизнь буду неудачником. Теперь они сами неудачники… Кроме того, их пригласила Тереса. Она сделала бы это, если бы могла. Здесь ее дом, и здесь все поступают так, как того желала бы Тереса.

— Мне это уже слишком хорошо известно. — Голос Пино стал пронзительным. — Я сыта этим, понимаешь? По горло!.. По горло я сыта твоей Тересой.

Раскипятившись, Пино провела рукой по шее. В такие минуты становилось заметно, что один ее глаз слегка косит.

Марта машинально посмотрела на длинный стол, пустой край которого тонул в полумраке. На столе всегда стоял зеленый стеклянный кувшин со свежесрезанными желтыми розами, и Хосе неукоснительно следил, чтобы кувшин постоянно был на месте, потому что когда-то так нравилось Тересе. В усадьбе было много кустов желтых роз. Они цвели круглый год.