Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

Пабло иногда взглядывал на девочку так, словно у них были какие-то общие секреты.

— Ты довольна?

— Да.

— Ты всегда такая веселая?

— Нет, что вы!

— Нет?

«Нет, нет». Теперь, в одиночестве, она повторяла эти слова. Подобно тому как несколько дней назад ею овладела не испытанная доселе грусть, когда она поняла, что мадридские родные никогда не полюбят ее, так и теперь, после этого волшебного воскресенья, ей казалось, что никогда она еще так не веселилась.

Сидя на тахте, Марта натолкнулась рукой на маленький блокнот. Как во сне, она взяла его и с внезапным интересом принялась рассматривать. Это, наверное, блокнот Пабло. Он сидел здесь. Вероятно, он носит его в обширных карманах своей куртки. Подойдя к лампе, девочка стала разглядывать рисунки. На одном листке она увидела ноги Онесты. Только ноги, но, без сомнения, они принадлежали Онесте, — небрежно вытянутые, слегка раздвинутые, действительно, тетка иногда сидит так. Марта перевернула страничку. Дальше она увидела набросок демона с козлиными ногами. Что-то вроде фавна. Ее сердце радостно забилось. Набросок был перечеркнут… На следующем листке несколькими энергичными штрихами невероятно живо был изображен Хосе, хлопающий по голой женской спине — спине Пино.

С глубоким удивлением Марта снова перелистала блокнот. Весь вечер она не спускала с Пабло глаз и все же не видела, когда он успел сделать наброски. Пабло представил себе, как Хосе похлопывает Пино по спине! Почему?

Ей послышались шаги. Она вздрогнула. Блокнот словно открывал ей доступ к большой тайне. «Какое счастье, что это я нашла его!» — прошептала Марта. Дрожа, она спрятала блокнот под матрас и поспешно погасила свет.

Она вся трепетала, как трепетали недавно струны гитары и тимпле, еще хранившие тепло человеческих рук.

В свете зеленой луны сумрак аллеи прочертили черные крылья. Сад таинственно ожил. Марта услышала шаги — это возвращалась Висента.

Казалось, жизнь течет неторопливо, капля по капле, как вода в старинном фонтане, где бронзовый мальчик наблюдает за прозрачной влагой, проступающей сквозь носок дырявого башмака, который он держит в поднятой руке.

Наверху кто-то зашевелился. Лежа в темноте, Марта не обратила на это внимание. Потом по дорожке снова прохрустели шаги. Хосе вытащил Пино в сад, чтобы продолжать ссору…

Прозвучало имя Тересы.

— Ах, так, значит, это я мешаю Тересе своим пением… Я!

Хосе говорил тише, его слов нельзя было разобрать. Потом снова голос Пино:

— Проклятый дом! Проклятая Тереса! Будьте вы все прокляты!..

Потом тишина.

Всегда одно и то же.

Странный период в жизни Марты, когда она безраздельно была поглощена событиями, происходившими вокруг нее, в ее семье, закончился. Прилетевший откуда-то смутный зов, словно иерихонская труба, разрушил стены дома; все исчезло — комнаты, вещи, люди, которые ее окружали.

В ночной темноте она слышала лишь глухой гул своей проснувшейся крови.

В это воскресенье, к вечеру, Висента сменила свою широкую коричневую юбку на черное платье, повязала голову новым платком и покрыла плечи черной шерстяной шалью с длинной бахромой, шалью совсем еще новой и бережно хранимой.

Со спокойным непроницаемым лицом Висента вышла из дому. Она поднялась в гору по эвкалиптовой аллее, ведущей к воротам усадьбы. Автомобильная колея глубоко врезалась в щебень. Было свежо. Утром ливень очистил воздух от пыли, и щебень блестел.

Быстрым шагом одолев склон, Висента остановилась у ворот. Хорошо бы закурить сигару. Для старухи не было большего удовольствия, чем втягивать крепкий дым, который наполняет легкие, усыпляет и успокаивает. Но приходилось торопиться. Она оглянулась на дом, сплюнула и вышла на шоссе.

Необычный вечер развешивал по золотисто-желтому небу темные рваные облака, похожие на огромных пауков, раскинувших во все стороны длинные ноги. За спиной Висенты шоссе поднималось на гору Кальдера. Его проложили только затем, чтобы туристы могли полюбоваться видом величественного круглого кратера и обширной панорамой равнины, доходящей до берега моря. Но старуха, глубоко задумавшись, шла в противоположном направлении. По краям шоссе тянулись побеленные глинобитные стены, кусты цветущего шиповника и герани, ограждавшие виноградники. Зима покрыла зеленью придорожные рвы. Еще три дождя — и среди черных застывших лоз ярким ковром зажелтеют маки.

Висента оглядела небо, подавлявшее ее своим великолепием. Увидела, что вершина Кумбре затянута облаками. Вдохнула чистый воздух с запахом свежей травы и порадовалась. Старуха любила влагу. Если б она могла, то задержала бы все тучи, которые в сухие зимы, словно насмехаясь, проходят стороной.

У ограды из колючей проволоки Висента снова остановилась, чтобы взглянуть на дом. Отсюда, издали, он еще яснее выделялся среди зелени сада. Можно было даже заметить рядом с ним копошащихся людей. Там, в столовой, устроенной под открытым небом на склоне холма, на каменном столе стоит патефон. Это выдумки молодых, они хотят танцевать. Хорошо еще, что весь шум затевается далеко от комнаты Тересы. У Висенты были свои основания полагать, что с отъездом гостей в дом вернется спокойствие.

Она снова пустилась в путь. Ей хотелось вернуться к ужину. Висента ушла из дому, никого не предупредив. Она редко покидала усадьбу и оставляла за собой право делать это внезапно. Уже много дней собиралась она отлучиться по важному делу. Три ночи назад Висента проснулась задолго до рассвета. Две другие служанки, спавшие тут же, громко храпели. В комнате стоял едкий запах пота, запах разогревшихся, усталых от работы тел, и, чтобы не задохнуться, Висента открыла форточку над своей постелью. Обычно она никогда не просыпалась раньше положенного часа. Сейчас ее разбудила томящая тяжесть на сердце. Она услышала пение петуха. Услышала, как ворочается Лолилья. Кармела сопела во сне, точно животное. Висенту ничуть не занимали эти девушки. Ни толстая потная Кармела, ни вторая, маленькая и жалкая, которая во сне срывала с себя одеяло, обнажая ноги с большими бледными ступнями, и свешивала с постели худую руку, словно оттянутую огромной кистью. Ни они, ни другие, мелькавшие здесь рядом с Висентой, не оставили в ее жизни ни малейшего следа. Только одно-единственное существо в мире смогло затронуть ее душу. Ради него Висента забыла людей одной с ней крови, оставшихся там, на другом острове. Она тревожилась только об этом единственно родном для нее существе. Висента знала, что тревожится лишь она одна. Ее ревнивое сердце говорило ей, что ту, кого любила она, страстно любили многие; но теперь, если бы не махорера, она была бы так же одинока, как одиноки мертвецы.