Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

Как во сне услышала она голос Даниэля; он предлагал позвонить в усадьбу и сказать, что Марта остается у них в Лас-Пальмас, потому что она очень плохо выглядит.

В этот миг Пабло увидел ее. Он увидел ее и с веселой улыбкой издали помахал рукой. Пабло и Онеста были не одни: за большим столом сидело много народу. Ничто в их поведении не указывало на большую близость, чем та, что существовала, например, между Мартой и Даниэлем с Матильдой. Конечно, все были под хмельком, или, может быть, это Марта видела их словно сквозь слой воды — так расплывались и дрожали улыбки и лица. Скорее всего, она сама была пьяна. Но Пабло не наклонялся к Онесте. Ведь он даже не уважает ее: в один из немногих, редчайших дней своей жизни, когда Марта разговаривала с Пабло, он мимоходом упомянул об Онес в шутливом тоне: «Да, чем-чем, а умом твоя тетка не блещет». Так сказал Пабло, она вспомнила о его словах со злорадной жестокостью. И тут же ей стало стыдно. Стыдно настолько, что захотелось провалиться сквозь землю, скрыться от своей собственной совести. Думать так — значило быть такой же низкой, как люди, которых она презирала. Это значило быть недостойной дружбы Пабло. Она просто пьяна. В другое время она не такая.

Матильда в испуге увидела, что у Марты покраснели глаза, по-детски подергиваются губы.

— Боже мой! Ты пила?

— Да, и еще этот дым… Я пошла. Я пойду домой, к вам домой… Позвоните… Я только попрощаюсь с…

Она легко пробралась через зал к их столику. Собственно, она шла к Пабло. Вероятно, она была совершенно пьяна, потому что двигалась механически, словно ее тянули за веревочку.

Когда Марта приблизилась, старательно обходя людей, преграждавших ей путь, произошла сцена, ошеломившая и протрезвившая ее. Какой-то человек, в стельку пьяный, который перед тем, сидя за стойкой бара, долго смотрел на Пабло и вместе с друзьями покатывался от хохота, спотыкаясь, подошел к художнику и встал напротив него; никто не попытался его удержать — он всех застиг врасплох. Навалившись на мраморный столик, он выплюнул в лицо Пабло грязные, жестокие, неожиданные слова:

— Сволочь! Падло! Дезертир!

Он явно затевал ссору. Марта в ужасе смотрела на Пабло, он сидел не шевелясь, сжавшийся, бледный.

Поднялась суматоха. Кто-то оттаскивал пьяного, тот сопротивлялся.

— Я знаю тебя, приятель. Празднуешь победу, красное дерьмо!.. Дезертир! Это я тебе, тебе говорю, что ты дезертир! А жена твоя — шлюха, спит со всяким без разбору, это всем известно. Праздновать пришел, сволочь!

Его увели. Пабло сидел мокрый от пота. Рубашка прилипла к телу, пот ручьями струился по лбу. Приятели пьяного заискивающе просили у художника извинения:

— Уж вы простите его, — слышала Марта. — Он ведь ничего не соображает…

Все сидевшие за столом поднялись на ноги, за исключением художника. Марта с болью смотрела на Пабло, который все еще не мог опомниться и, казалось, ничего не видел перед собой. Это длилось секунду. Потом он через силу улыбнулся.

— Впервые вижу этого типа.

Марта не расслышала его слов, но угадала их по движению губ. Пабло достал платок и вытер лицо. Потом попрощался. Онес с беспокойством смотрела на него. Он вышел из кафе… Марта шла — за ним, словно привязанная.

На улице она потеряла его из виду. Пробираться среди толпы было нелегко. Сердце Марты сжималось от тоски, пока она прокладывала себе путь, спасаясь от толкотни, криков и надоедливых отвратительных приставаний мужчин.

Наконец она снова увидела Пабло. Он намного опередил ее, но, по крайней мере, она знала теперь, в каком направлении он идет. Догнав его, она на мгновение остановилась в растерянности: он стоял на углу, у берега Гинигуады, возле моста Пало; его рвало. Она глядела на Пабло почти с отвращением. Он тоже был пьян. В изнеможении он оперся на стену и вытер лицо платком. Потом зашагал дальше. Тогда Марта подбежала к нему и схватила его за рукав.

Через несколько минут, когда они уже выходили из толпы, Пабло взглянул на девочку. Она была тут, рядом с ним, но, казалось, до этой секунды он не видел ее, хотя машинально шел к старому району, где жили Камино.

— Ну, малыш… Говори, куда нам идти…

Он выглядел, как обычно, но голос его звучал глухо и прерывался икотой. Если бы так говорил кто-нибудь другой, Марта, наверное, рассмеялась бы. Но сейчас ей было невыносимо горько, ведь это Пабло стал таким жалким, таким несчастным. Марта вдруг разразилась отчаянным плачем, как плачут маленькие дети, и выпустила его руку, чтобы закрыть лицо и удержать этот водопад слез.

— Девочка… Ну хватит… Ты пьяна…

Марта покачала головой. Он, повесив трость на руку, попытался отнять ее руки от лица. Тогда сквозь слезы она посмотрела на него.

— Вас оскорбили… Вас… Я убила бы его…

— Ты думала, что я его убью? Или сделаю вид, что хочу убить? Какая ты еще маленькая!

— Вы святой… А они смеются над вами.

— Да бог с ними… Идем к тебе, девочка… Велика важность, пускай смеются!

Нет, теперь он уже не походил на пьяного. Его некрасивое доброе лицо было просто печальным. Он шел не торопясь. Его трость тяжело стучала о мостовую — они брели по пустынным улицам, мимо молчаливых старинных домов с ветхими деревянными балконами. Брели под прекрасным небом, блеск которого не могли затмить робкие электрические фонари, бросавшие на мостовую бледные круги света, отчего темные закоулки казались еще таинственнее и восхитительнее.

Разрывы далеких ракет только углубляли покой, царивший в этих кварталах. Сюда доносился даже шум волн; свежее, тяжелое дыхание моря, шелестя, ползло по улицам, между домами колониального стиля с толстыми, крепкими стенами. Все происходило, как во сне.

— Пабло, — сказала Марта очень тихо, — я… если б вы только знали… если бы вы знали, какой я вам друг. Я ваш самый, самый настоящий друг…

Они остановились на крохотной площади, пересечении нескольких улиц, чтобы пропустить компанию поющей молодежи. И по мере того, как удалялись шаги и голоса, Марте и Пабло казалось, что фонарь на углу стал увереннее разливать свое желтоватое сияние, словно он светил только для них двоих. Тени сделались чернее. Скромная церковь — белая краска и темный камень — внушала мысли о вечности, чистоте, покое… В боковой улочке погасло окно, и над плоской крышей дома заблестело звездное небо.

Пабло прислонился к стене. Неуверенными движениями он старался зажечь сигарету. Углы его широкого рта опустились книзу. Не скажешь, что это рот труса, но Пабло не захотел драться с пьяным задирой, когда тот оскорбил его жену. Марта подумала, что только она одна в целом мире способна оправдать его поведение.

Легкий ветерок порой приносил откуда-то теплые запахи весны. Это, наверное, благоухали цветы, выставленные в горшках на плоские крыши домов… Потом морской бриз сметал все запахи, и пахло только зимой.