Альфред Жарри - Убю король и другие произведения

Элен сдернула шлем тем характерным жестом, каким мужчина снимает шляпу.

Она была невысокого роста — малявка, как выразился генерал, — с темными волосами и белоснежной кожей, лишь чуть тронутой розовым на щеках, круглым лицом и чуть вздернутым носиком, тонкими губами, огромными ресницами и почти отсутствующими бровями, так что, повернись она в профиль — крылья ресниц словно отрывались от лица, а локоны были туго стянуты под шапочкой из рыжеватой кожи, — ее можно было принять за блондинку.

После нескольких дежурных фраз Элен проговорила:

— Мне не следовало приезжать.

Наряд Маркея, все еще затянутого в свой испанский плащ, также красноречиво свидетельствовал о неуместности визита.

Однако при всей странности и даже несуразности этого утреннего туалета, ему нельзя было отказать в почти монашеской изящной скромности. Шерстяные вериги охватывали Маркея с головы до пят. Элен спокойно окинула взглядом его фигуру и остановилась на обутых в грубые сандалии босых ногах: они были просто миниатюрными, точно крохотные копытца фавнов на античных вазах — и то ее взору открывался лишь выступ пятки и одинокий большой палец, тогда как высокий изгиб подошвы (лилипутам он, наверное, показался бы аркой их карликового дома) терялся под фалдами тяжелого платья.

Точно пароль, который был понятен только им одним, Элен пробормотала: «индиец, что воспет был Теофрастом». Маркей, не успев надеть после ванны свое верное пенсне, беззащитно опустил глаза, точно пытаясь скрыть от девушки охватившее его волнение — или нечто совсем иное.

Элен же, и не думая беспокоиться, продолжила, точно они беседовали уже давно:

— Знаете, почему я верю в вашего индийца? Потому что больше в него не поверит никто — и слава Богу! Впрочем, на людях я бы тоже в этом не призналась… Так что не удивляйтесь, если встретите меня на каком-нибудь званом вечере и я, заглушая прочих дам, буду бесчеловечно насмехаться над Мужчиной, чья мощь не ведает границ…

— Сколько у вас было любовников? — с холодной прямотой спросил Маркей.

Не отвечая, она сказала:

— Вы так любите числа? Что ж, будь по-вашему: существует один шанс из тысячи, что «индиец» существует, но уже ради этого мне стоило приехать. С другой стороны, тысяча против одного — а это важно для моей репутации, — что в вашего туземца не верит никто. Таким образом, у меня тысяча и одна причина вас увидеть.

— Так сколько же их было? — с едва заметным вызовом повторил Маркей.

— Да их и не было вовсе, милостивый государь, — с достоинством отвечала Элен.

— Лгать, конечно, классическая женская черта, но ложь — вещь туманная, — сказал Маркей.

— Они ничего не значили ни в глазах общества, которое о них не подозревает, ни для меня, ибо я мечтаю о большем! Абсолютный любовник непременно существует, поскольку любая женщина способна его себе представить — точно так же наша душа вечна хотя бы потому, что люди к этому бессмертию стремятся!

— Ох! — поморщился, отвернувшись, Маркей, который не переносил схоластику, как, впрочем, и философию с литературой, возможно, оттого, что сам владел ими в совершенстве; однако вслух, чтобы не уступать собеседнице в педантизме, изящно отослал к первоисточнику:

— Ipsissima verba sancti Thomae [9] Как учил святой Фома ( лат. ). .

— Итак, — непринужденно сказала Элен, — я верю в него, потому что больше в него никто не поверит… потому что это абсурдно… это для меня как верить в Бога! Прежде всего, если бы в него верили и остальные, он не принадлежал бы только мне одной, я бы чувствовала себя обманутой и ревновала — да и потом, мне по душе такая девственность, которая не противоречит ни сладострастию, ни общепринятой морали. Ведь что такое целомудрие? Это когда ты не замужем, и твой любовник никому не известен… или попросту нереален!

— Иначе говоря, вы выбираете в любовники индийца? — неторопливо проговорил Маркей. — Я обращаюсь к вам на «вы» не от избытка уважения, просто предполагаю, что в вас говорит сразу несколько женщин.

И в его голосе тотчас зазвучали отеческие нотки, как будто он ласково утешал ребенка, отобрав у шалуна непозволительно опасную игрушку:

— «Индиец» — это ярмарочная диковинка, выдумки писак — нашли, чем себя тешить! Тут ведь свои тонкости! Начиная с… одиннадцати, например, если говорить об основах и коли уж мы не можем обойтись без конкретных цифр… когда до порога человеческих возможностей остается совсем немного, испытываемое наслаждение должно быть похоже на ощущение зубьев пилы, которые стачивают напильником! Понадобятся мази, многочисленные перевязки…

— Итак, с одиннадцати, — подытожила Элен. — Что дальше?

— А дальше где-то в бесконечной веренице чисел таится тот момент, когда женщина с неистовыми воплями извивается и мечется по комнате точно затравленная крыса — не правда ли, эти простонародные выражения просто восхитительны! Дальше… да и потом, — внезапно оборвал он, — индийца-то, наверное, никакого и нет! Все гораздо проще.

Если мужчина и женщина беседуют так долго, не повышая тона, один из них — или одна — наверняка рассчитывает вскоре оказаться в объятиях другого.

— У тебя нет сердца! — воскликнула Элен.

— Пусть так, мадам, — проговорил Маркей. — Выходит, я заменяю его чем-то другим… раз вы все-таки здесь.

Он прикусил губу и, отвернувшись, распахнул окно.

Их уединение было нарушено — в широком проеме показались сновавшие по двору лакеи.

Элен схватила Маркея за руку.

— Я и не знал, что вы гадалка, — сказал он чуть насмешливо, похоже, не понимая истинного значения этого простого жеста.

— Нет, но я могу читать в твоих глазах — сегодня, наконец, они ничем не скрыты! Если и впрямь верить в переселение душ, то в прошлой жизни ты был дряхлой царицей-куртизанкой!

— Но все куртизанки и так царицы, — отделался банальностью Маркей, с бесстрастной вежливостью едва касаясь мохнатыми губами перчатки Элен.

Перчатка сжалась, точно диковинный зверек, которого дразнят или приманивают лакомством сквозь прутья клетки. Маркей не удивился бы, начни она тявкать. Спускаясь, Элен нервно обломила стебель росшей у крыльца пурпурной розы.

Маркей, не меняя тона, сухо предположил:

— Вы любите цветы?

Он притворился, будто речь идет о простом капризе, а сам он извиняется, что не сумел его предупредить. Розы Люранса вполне оправдывали такую игру: об их красоте разве что не складывали легенды, были там и редчайшие экземпляры. Маркей щелкнул лезвием карманного ножичка и нагнулся к клумбе.

Мисс Эльсон лишь кивнула в знак благодарности:

— Не стоит трудов — завтра я уезжаю. Не скрою, было бы приятно скрасить длинную и скучную дорогу в прокуренном вагоне их ароматом и отблесками лепестков, но, боюсь, они просто завянут.