Стивен Крейн - Алый знак доблести. Рассказы

Схватка между четырьмя полками все еще продолжалась. Почему-то в нее никто не вмешивался, и они решали свой спор сами. Несколько минут они остервенело и грозно палили друг в друга, потом серые полки дрогнули и отступили, а темные исступленно заорали. Юноша видел, как среди лохмотьев дыма весело затрепыхались два знамени.

Неожиданно воцарилось многозначительное безмолвие. Войска синих немного продвинулись, дали залп и остановились, выжидающе поглядывая на немые поля и леса. Тишина была торжественная, как в храме; слышалось только отдаленное буханье какой-то неугомонной батареи, надоедливое как визг расшалившихся мальчишек. Людям казалось, что из-за нее их напряженный слух не уловит вступительных тактов новой атаки.

И вдруг пушки на высотке пророкотали свой вызов. В лесу возобновилась ружейная перепалка. С удивительной быстротой она перешла в низкий рев, от которого загудела земля. Среди войск начали рваться снаряды. Под конец все звуки слились в немолчный гул. Тем, кто находился в центре сражения, чудилось, что это грохочет сама вселенная: в одном из небольших созвездий что-то сломалось, и теперь весь гигантский механизм скрежетал и лязгал. Юноша оглох. Его уши ничего уже не воспринимали.

На склоне холма, по которому вилась дорога, носились толпы людей, шумно приливая и тут же откатываясь. Эти мощные волны враждующих армий в разных точках с дикой силой обрушивались одна на другую. Они качались то туда, то сюда. Порой одна сторона начинала вопить во всю глотку и кричать «ура!», но спустя мгновение другая разражалась такими же воплями. Один раз юноша увидел, как кучка светлых фигур, подобно собачьей своре, бросилась в самую гущу синих. Раздался страшный вой, и серые отхлынули, уводя с собой пленных. Тотчас же синяя волна с таким неистовством обрушилась на серое препятствие, что, казалось, стерла его с лица земли: на месте стычки остался лишь истоптанный дерн. Отчаянные атаки не прекращались; люди выли и орали, как умалишенные.

За какую-нибудь изгородь, за укрытие в гуще деревьев они сражались так, точно это были золотые троны или усыпанные жемчугом покрывала. Эти желанные оазисы все время подвергались ожесточенным нападениям и переходили из рук в руки, словно мячики в детской игре. Знамена всплывали то там, то тут, подобно багряной пене. Определить по ним, чья взяла, было невозможно.

Потрепанный полк юноши отважно вступил в бой, когда пришел его черед. Как только на солдат посыпались пули, они завопили от боли и бешенства. Склонив головы к вскинутым винтовкам, они с лютой ненавистью стреляли по врагам, а потом, не переводя дыхания, гневно лязгающими шомполами проворно забивали патроны в дула винтовок. Желтые и алые острия пламени неустанно пробивали дымовую завесу перед полком.

Окунувшись в сражение, люди мгновенно покрылись слоем копоти. Так черны и грязны они никогда еще не были. Ни минуты не оставаясь в покое, наклоняясь, выпрямляясь, все время что-то бормоча, эти чумазые солдаты с горящими глазами были похожи на безобразных и неуклюжих чертей, пляшущих в адском пекле.

Лейтенант, вернувшись с перевязки, извлек из тайников своей памяти новую порцию крепких словечек, подходящих к изменившимся обстоятельствам. Он хлестал солдат сочными эпитетами, запас которых был у него, видимо, неисчерпаем.

Юноша, так и оставшийся знаменосцем, нисколько не тяготился бездельем. Он весь превратился в зрение и слух. Глядя на величественную трагедию, которая, бурно грохоча, развертывалась перед ним, он всем телом подавался вперед, щурился, гримасничал. Порою с его губ невольно срывались бессмысленные возгласы. Он так погрузился в созерцание, что забыл и о себе и о знамени, неподвижно осенявшем его голову.

Но вот перед полком появился грозный отряд врагов. Они были отчетливо видны: высокие, сухопарые люди с возбужденными лицами бежали большими шагами к заманчивой изгороди.

При виде этой опасности солдаты сразу перестали монотонно браниться. Секунду длилось напряженное молчание; потом они вскинули винтовки и дали дружный залп по неприятелю. Офицеры даже не успели скомандовать: стоило солдатам почуять угрозу атаки, как они, не ожидая приказа, выпустили стаю пуль.

Но враги уже достигли спасительной изгороди. Они немедленно залегли и, надежно укрывшись, начали поливать синих свинцом.

Синие приготовились к тяжелому бою. На их темных лицах сверкали стиснутые белые зубы. В море белесого дыма возникали качающиеся головы. Враги, защищенные изгородью, издевались, выкрикивали оскорбления, но полк угрюмо отмалчивался. Солдаты, быть может, помнили во время этой новой атаки, что их обозвали «бабами в штанах», и чувствовали особую щекотливость своего положения. Они изо всех сил старались удержать позицию и отбросить торжествующего противника. Они стреляли с молниеносной быстротой. На их лицах было написано безмерное озлобление.

Юноша твердо решил не двигаться с места, что бы там ни случилось. Стрелы презрения, вонзившиеся ему в сердце, породили в нем глубокую, невыразимо острую ненависть. Он считал, что месть его лишь тогда будет полной, когда он останется на поле боя, искалеченный, мертвый, полуистлевший. Такова была жестокая кара, изобретенная им для генерала, окрестившего их «погонщиками мулов» и «бабами в штанах». Ибо всякий раз, когда юноша начинал искать виновника своих тревог и терзаний, он неизменно вспоминал человека, который так незаслуженно заклеймил его этими кличками. И он думал, — хотя и не облекал свою мысль в слова, — что труп его будет для этого человека вечным и жгучим укором.

Полк нес большие потери. Снова стали падать на землю стонущие синие фигуры. Сержанту-ординарцу из роты юноши пуля пробила обе щеки и разорвала мышцы челюсти. Челюсть бессильно отвисла, обнажив полость рта, где пульсировало месиво из крови и зубов. Сержант с каким-то жутким упорством все время пытался крикнуть: должно быть, ему казалось, что стоит громко завопить — и ему сразу станет легче.

Юноша видел, как сержант шел в тыл. Он как будто нисколько не ослабел и бежал во всю прыть, бросая по сторонам тревожные, молящие о помощи взгляды.

Другие падали прямо к ногам товарищей. Кое-кому удавалось отползти подальше, но многие так и лежали, скорчившись в неестественных позах.

Один раз юноша глазами поискал своего друга. Увидев молодого человека, встрепанного, закопченного, полубезумного, он сообразил, что это и есть тот, кого он ищет. Невредим был и лейтенант. Стоя позади солдат, он продолжал ругаться, но чувствовалось, что он уже расходует остатки своих запасов.

Огонь, изрыгаемый полком, тоже начал хиреть и затухать. На удивление зычный голос, который гремел из поредевших рядов, стал быстро слабеть.