Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты

Этой ночью следовало обо всем поразмыслить — спокойно, неторопливо. Пора наконец принять решение. Он не колебался, нет, — но разгадать замыслы президента, понять его игру — необходимо. Если тут поставлена ловушка, если вся затея не сулит лично ему никакой выгоды, — надо ловко увильнуть. Что если восходит наконец его звезда! Вдруг президент понял, что за человек перед ним? Однако надо знать, кем будет он в игре: равноправным партнером или простым исполнителем, наемником, жалкой спичкой, которую выбросят, едва успев ею чиркнуть. Нет! Уж если он окажется статистом — значит, сам виноват, значит, не способен подчинить своей воле эту банду грабителей, вытребовать себе за сообщничество солидный куш при дележе добычи, значит, он не умеет шантажировать. Люди познаются в момент самого действия, в огне битвы, — остальное предоставим моралистам... В иных шахматных партиях, когда на доске сталкиваются силы преисподней, бывает, что поле, занятое простой пешкой, вдруг окажется геометрическим местом решающего удара, и вот эта пешка берет командование всеми операциями в свои руки, подчиняет себе короля, ферзя, все главные фигуры и заставляет их танцевать под властью своего колдовского магнетизма.

Эдгар Осмен поднялся, сел на край кровати и задумался, подпирая руками голову. Честное слово, он даже будет рад, если президентский проект и в самом деле произведет в стране переворот. Он чувствовал в себе силы создать нечто совершенно ужасающее и величественное, под стать гигантским начинаниям Кристофа [3] Кристоф — преемник императора Дессалина, основоположник феодальной доктрины на Гаити ( прим. автора ). в период Северной монархии. Укрепленные замки, дворцы, трудовые армии, строжайшая регламентация жизни, немыслимая иерархия, железная дисциплина... Увы! Все осталось прежним: бесчеловечность, жестокая эксплуатация, презрение к человеку. В правящей олигархии начисто исчезло чувство национального величия. Сибарит, обладающий творческой жилкой, — еще куда ни шло. Но ведь теперь тираны стали пигмеями. Поднятые на щит, они являют собой печальное зрелище. Экое гнилье... Где уж им придать своему самодурству хотя бы видимость величия!..

Несмотря на магическое слово «каучук», он не верил соблазнительным посулам главы государства. Опять — в который раз! — игру ведут янки. Сколько еще бедствий сулит в настоящем и будущем эта распродажа страны с молотка? Золотой дождь, рог изобилия, о коем так распинается президент, — эти сказочные блага осчастливят отнюдь не всех. А обещанный век процветания... Хорошо, если он протянется месяц-другой. Нужно поскорее урвать свою долю, а для этого надо быть из породы сильных, драться за свой кусок с яростью дикого зверя. Осмен прекрасно знал: как только он согласится стать комендантом тех земель, с которых начнется кампания экспроприации крестьян, — над ним нависнет тысячеликая опасность. Против него будут пущены в ход самые коварные яды, в каждом глотке воды затаится отрава, грозящая безумием, камни будут валиться на него прямо с неба, а кинжалы с коротким свистом влетать в его окно... На каждом шагу будет подстерегать его один из тех неисчислимых, леденящих душу секретов мести, которым научились негры в деревнях за долгие века жестокого гнета. Горе человеку, который осмелился навлечь на себя народный гнев! Вспомни, что говорит об этом неписаная история. Как разъяренный осиный рой, будут враги преследовать тебя, а если тебе удалось отвести смертельный удар, — не спеши ликовать, знай: тебе дана лишь краткая передышка!

С другой стороны, вот что удивительно: почему выбор пал именно на него? Ведь во всяком ином случае Леско проявил бы свое обычное пристрастие к мулатам. Выходит, задача-то многим показалась страшноватой, и чтобы ее решить, понадобился выходец из народных низов, до тонкостей знающий условия сельской жизни. Президент намекнул на крестьянский бунт, на Гомана [4] Гоман — руководитель крестьянского восстания ( прим. автора ). , — значит, страшится последствий и надеется обмануть верное чутье гаитянского крестьянства, отвлечь его от революционных мыслей. Осмен даже получит право самому выбрать себе помощника из числа офицеров!

Обещанная ему капитанская звездочка — это, разумеется, дешевая приманка, рассчитанная на простака. Звездочку он вырвал бы у них в любом случае. Главное — разузнать, какая достанется ему доля барыша. Такой колоссальной добычи еще не знала гаитянская история с того времени, как Национальный банк перепродал компании «Стандарт фрут» концессию на электрическое освещение. Сейчас в аферу втянуты все тузы: почтенные сенаторы, депутаты, министры; идут слухи о диких сценах, о драках, о настоящих баталиях в Национальной ассамблее на заседаниях, которые проходят при закрытых дверях. Если Эдгар возьмется руководить первым этапом экспроприации, ему перепадет немалый куш, но тут нужно выговорить точную цифру и твердые гарантии. Он должен также добиться для себя права непосредственно держать связь с соответствующей компанией и посольством. Дело должно принести ему крупное богатство — иначе игра не стоит свеч.

Лейтенанта охватило волнение. Кровь горячей волной хлынула к сердцу, по руке поползли мурашки, от нервного тика задергался уголок рта. Сорвав с себя мундир и мокрую от пота рубаху, он распахнул окно, за которым уже бледнели звезды, и, высунувшись из него, жадно глотал воздух. Предрассветная прохлада немного освежила его. Затворив окно, он медленно подошел к шкафу, достал бутылку рома и пачку писем. Хлебнул из горлышка. Потом снова повалился на кровать.

Ему стало невыносимо грустно. Он чувствовал себя таким одиноким, таким неприкаянным! Если вдуматься, к чему вся эта житейская суета! Засыпая, он не раз испытывал такое чувство, что он вот-вот умрет. Если не принимать в расчет присущий каждому человеку инстинкт самосохранения, не поддающийся контролю рассудка, он, Эдгар, пальцем бы не пошевельнул ради своего спасения, когда настал бы его смертный час... Но так же верно и другое: он никогда не отважился бы на самоубийство. И обе эти мысли были в равной мере грустны...

Говоря по правде, он любил лишь одного человека на свете — Перро, своего товарища, офицера одного с ним выпуска. И как чудно они подружились! Жили в одной комнате, в общежитии военного училища, и друг друга терпеть не могли, почти ненавидели. У них бывали яростные стычки. В один прекрасный день, тайком от всех, они встретились за городом, на пустынном берегу. Началась драка; каждый скорее согласился бы умереть, чем отступить хоть на шаг. Наконец они остановились — окровавленные, измазанные грязью, в изодранной одежде — и вместе двинулись к городу. Зашли на окраине в какой-то бар, сели за столик, выпили, потом вместе вернулись домой в такси. С тех пор они стали неразлучны. Ни разу в жизни не сказали они друг другу ни слова о своей дружбе, не обменивались клятвенными заверениями. Они помогали друг другу в ученье, а зачастую и в делах, не слишком поощряемых начальством, защищали друг друга, но говорили при этом лишь самое главное: