Торнтон Уайлдер - День восьмой

— Джордж! Джордж, дорогой мой! Не надо волноваться. Каждый месяц сотням людей вырезают миндалины. Через несколько дней ты об этом и думать забудешь. А зато прекратятся твои постоянные ангины.

— Уже скоро утро, мама? Который час?

«Это непривычная обстановка подействовала на его нервы», — уверяла она себя. За всю жизнь Джордж не больше семи-восьми раз ночевал не дома — изредка у Роджера в «Вязах» да еще когда отец брал его с собой на охоту. Ей и самой не много ночей пришлось провести вне дома с той поры, как семья поселилась в «Сент-Киттсе». Она старалась подбодрить сына: три дня после операции доктор велел ему есть одно мороженое; ничто больше не будет мешать его занятиям спортом.

Была у них одна тайна. Мать любила рассказывать сыну про прекраснейший в мире остров, про синее небо и синее море, про то, как она торговала в лавке, когда была чуть постарше, чем он сейчас, про свою большую красивую веселую мать с веером в руках на веранде дома, про отца в его щегольском белом мундире, про молодых людей острова, распевавших под окнами серенады. Ни с кем больше она обо всем этом не говорила. И у них считалось решенным: когда-нибудь она повезет Джорджа на свой остров; верней даже, он ее туда повезет. Джордж был набожен. Ему хотелось побывать в ее церкви, помолиться на том самом месте, где столько раз молилась она. Упоминала она порой и о том, как на Сент-Киттсе появился отец Джорджа, но мальчик в таких случаях упорно хранил молчание. Сам он об отце не заговаривал никогда.

Под конец она тихо спела ему песню на своем patois [60], и Джордж уснул. Она пересела в глубокое плетеное кресло у окна, выходившего на городскую площадь. Кругом было темно.

«Как в моей жизни», — подумала она, но тотчас же спохватилась. «Нет! Нет! Моя жизнь трудна, но не темна. Что-то уже готовится. Что-то вот-вот случится. Пусть я совершила ошибку, но меня ждет искупление». Как смеет она сожалеть о том, что ее жизнь не сложилась иначе ведь в иной жизни не нашлось бы места ее детям — их попросту не было бы! «Наша жизнь — это мы сами. Все связано одно с другим. Самый ничтожный поступок нельзя даже в мыслях повернуть по-другому». Она блуждала вслепую среди понятий необходимости и свободы воли. Да, все окружено тайной, но как нестерпимо было бы жить, если бы этой тайны не было. Она соскользнула на колени и, уронив руки на сиденье кресла, зарылась в них лицом.

Взошла луна.

Около полуночи Джордж громко вскрикнул и вскочил, расшвыряв простыни, точно рыба выпрыгнула из воды.

— Нет! Нет!

— Ш-ш, Джордж. Мама тут, с тобой.

— Где я?

— Мы в Форт-Барри. Ничего не случилось, милый.

Джордж разрыдался. Он мотал головой из стороны в сторону, бился о спинку кровати. Проснулась Энн и завела свое: «Плакса! Девчонка!» Он отмахнулся от стакана воды, поданного матерью. Сшиб ее руку со своего лба. Полчаса прошло, а он все плакал, словно томимый неизбывным отчаянием. Мать в полной растерянности металась по комнате. Послать за отцом Диллоном? Вдруг она услышала шум в коридоре — какие-то подгулявшие постояльцы возвращались к себе под конвоем самого мистера Корригана.

— Потише, господа, потише. В доме уже многие спят. Джо! Джо!.. Билл!!. Ты же не в свою дверь ломишься. Тебе вот сюда, сюда… Не шаркай ногами, Джо, — вот, правильно!

Юстэйсия Лансинг оделась и подняла Энн. Велела ей надеть платье и спуститься вниз.

— Скажешь мистеру Корригану, что у твоего брата нервный припадок. Пускай он разбудит мистера Эшли и попросит его прийти сюда попробовать успокоить Джорджа.

Энн, гордая своей миссией, выполнила ее пунктуально. Через несколько минут Эшли вошел в комнату.

— Джон, его мучают кошмары. Я с ним не могу сладить. Ему завтра предстоит операция — доктор Хантер должен удалить ему миндалины… Энн, уймись и ступай спать!

Энн, забравшись с ногами на материну постель, квохтала: «Девчонка! Девчонка!»

Эшли подошел и сел с нею рядом. Спросил негромко, доверительным тоном:

— Зачем ты так, Энн?

— А мальчики не плачут.

— Слыхал. Так принято считать в Коултауне.

— Все так думают.

— Коултаун — совсем крохотное местечко, Энн. Миллионам американцев оно неизвестно даже по названию. Есть много такого, о чем в Коултауне и понятия не имеют. Мне бы не хотелось думать, что вы с Констанс — просто маленькие коултаунские кумушки, ограниченные и невежественные. Маленькие провинциалочки, которые смотрят на все не своими глазами, а глазами Коултауна.

— Что вы хотите сказать, мистер Эшли?

— Разве ты не знаешь, что даже самым сильным, храбрым мужчинам случается иногда плакать?

— Нет… Папа никогда не плачет. Папа говорит, что…

— Авраам Линкольн плакал. Царь Давид плакал. Это-то ты должна знать. Мы тут совсем недавно читали вслух книгу, где рассказано, как плакал Ахилл — уж мужественнее Ахилла не было никого на свете. «И крупные слезы падали ему на руки», — говорилось в книге. Твой брат вырастет мужественным и сильным, а все-таки ему иной раз случится заплакать.

Энн притихла. Джордж лежал, затаив дыхание. Эшли пересел в кресло около его постели и незаметно сделал Юстэйсии знак отойти подальше. Склонившись над мальчиком, он заговорил вполголоса.

— Я знаю, каково это, когда снятся страшные сны, Джордж. У меня у самого это бывало. Тебе неприятна мысль о завтрашней операции?

— Нет. Операции я не боюсь. Тут… тут другое.

— Снов обычно не принимают всерьез, а между тем они могут быть очень страшны. И очень похожи на явь. Мне такие сна снились после того, как я пропорол себе щеку. Видишь шрам, вот здесь, у подбородка? Я копнил сено, и вилы ударили меня по лицу. Мне тогда было столько лет, сколько теперь тебе… А ты помнишь, что тебе снилось?

— Нет… Не все.

— Нас никто не слышит.

— Он за мной гнался.

— Кто?

— Какой-то… великан. В руке у него был нож, каким срезают высокую траву.

— Серп или коса?

— Скорей, серп — круглый.

— А ты знаешь, кто был этот великан?

— Нет, просто великан. И он смеялся, будто все это в шутку, только…

— Но тебе удалось убежать.

— Я теперь боюсь снова заснуть. Я повернулся и сделал ему что-то такое. И он… лопнул. Мистер Эшли, это было так страшно. У меня под ногами сделалось скользко и мокро, словно я его ранил или… или, может, убил. А я хотел только оттолкнуть его.

Джордж замолчал и отвернулся к стене. Он весь дрожал.

— Понимаю, все понимаю. Да, это очень страшный сон. Не мудрено, что он так потряс тебя. Но знаешь, в нем есть и что-то хорошее. Человек должен уметь защищаться, когда на него нападают. Этот сон означает, что ты растешь, Джордж!

— А он не приснится мне опять, если я засну?

— Подойди к окну и выгляни. Взошла луна, и на площади сейчас светло. Посмотри на Памятник павшим. Видишь фигуру солдата, как он стоит, высоко держа голову? Людям пришлось сражаться. Они вовсе не хотели сражаться, не хотели убивать, а пришлось. Знаешь ты кого-нибудь, кто участвовал в Гражданской войне?