Иннокентий Федоров-Омулевский - Проза и публицистика

Молчание.

– Ну-ка скажи?

Молчание.

– С крестом-то ходишь,– небось глаза-то на сторону выворачиваешь...

– Ты мне этого про религиозное не говори...

– Молчи уж ты, пока я тебе косу-то не расплела!

И родолжительное молчание.

– Это, Нюрочка, борение духа одно... То-то вот и есть... ты вот все, Нюрочка, по-своему, а я все... больше по-ученому .... так вот видишь оно как!..

– Пьешь-то ты, я знаю, что по-ученому...

– Не-ет; теперь хоть бы насчет снегу...

– В снегу-то тоже ты не один раз валялся: кто у дьячихи то, на именинах, нос-то себе отморозил?

– Да не-ет; я то есть хочу сказать: наука такая есть про снег – метрологии прозывается...

– Да ты кому эти сказки-то рассказываешь?.. мне, что ли?

Молчание.

– По-ученому-то, Нюрочка, совсем не так выходит, как по-твоему...

– Вот сорока-то, прости господи!.. не сядет тебе на язык-то ничего!.. Да ты откуда ученым-то сделался? Я хоть, по крайности, у мадамы одной обучалась, а тебя водка, что ли, врать-то выучила?

Молчание.

– Я, Нюрочка, в семинарии науки изучал... так вот, видишь, оно как!

– В семинарии-то тебя по три раза в день драли,– вот какую ты там науку-то изучал! Мать же ведь мне твоя и сказывала-то, как ты еще женихом-то к нам таскался, в пономарской-то скорлупе...

– Ну же, Нюрочка, и то три раза!..– скромно обижается отец Николай.

– Да тебя, точно что, еще по десяти раз в день пороть-то бы следовало!

– Чего опять выдумала... чудная ты!

– Скоро-то тебя проймет, что ли?

Молчание.

– Этого, Нюрочка, и по физике невозможно допустить...

– Тебя-то и по физике можно: небось скажешь, не пробовала она моих-то гостинцев?

– Это действительно, что ты не однажды грешила против моего священнического сану...

– Сам-то ты праведник: черти-то у тебя только в рукавах не сидят!.. уж молчал бы лучше...

Отец Николай опять задумывается, но не над словами попадьи, вероятно, а над другим любопытным вопросом: мог ли бы он действительно, не противореча законам физики, вынесть ежедневную порку в десять приемов?

– Ты, Нюрочка, никуды по вечеру не пойдешь? – спрашивает он через минуту, не придя, должно быть, ни к какому определенному выводу.

Молчание.

– Дьяконица наша мне давеча пеняла: спесивая, говорит, Анна Митровна наша, никогда ко мне вечерком не зайдет посидеть...

Молчание.

– Я говорю: матушка, что, может, сегодня в ваши Палестины забредет... так вот видишь, Нюрочка, оно как!

Молчание.

– А я вот хочу после чаю к новому заседателю наведаться...

Упорное молчание со стороны попадьи.

– Хороший, говорят, человек...

Попадья раздраженно соскакивает с кровати и торопливо накидывает на себя старый салопишко.

– Да ты что из меня душу-то вытягиваешь? что ты выпытываешь-то, страмник? По мне, хоть сейчас ступай!.. Хоть век не кажи глаз!..

– Нет, то-то, я так только, к слову пришлось сказать...

Молчание. Попадья нетерпеливо повязывает голову шалью.

– Ты уж не думаешь ли у меня нахрюкаться, как по утру?!

– Я, Нюрочка, теперь смотреть просто не могу на эту жидкость: совсем она меня расстроила давеча... не приведи господь!..

– Да тебе чего у заседателя-то делать? Благочинный он, что ли, что ты первый к нему с рапортом-то полезешь?

– Все же начальство гражданское... как это ты не понимаешь?

– Ты же у меня пониманье-то пропил, беспутный! Да ступай ты, ступай... Сегодня я целовальницу видела: заседатель-то у них еще и водки-то не брал; он, говорит, и в рот-то ее не берет совсем... К ним вчера его писарь, которого он с собой привез, заходил выпить, так сказывает...

– То-то, Нюрочка, и я слышал, что хороший, говорят, человек: надо сходить...

– Ты поди да с сестрой-то его шашни и заведи: он тебе пулю в лоб-то и посадит!– хохлы ведь эти сердитые бывают...

– Ну уж, Нюрочка, и пулю в лоб! – еще раз обижается отец Николай.

– А ты думаешь, за эти дела-то по голове гладят вашего брата?

– Ну! в моем-то сане?.. чего опять выдумала... чудная ты!

Отец Николай еще раз задумывается, сравнительно, даже очень сильно задумывается, правда, над вопросом, не настолько ученым, как два первые, по во всяком случае – над любопытным вопросом: можно ли, точно, человеку в его сане посадить пулю в лоб?

Попадья собирается идти.

– Ты что же лежишь-то? – иди к заседателю: ночью, что ли, пойдешь?

– Да ты, Нюрочка, сама-то куда шествуешь?

– Не бойся, не (провалюсь, па десятой-то улице не очужусь...)

– Да не-ет; чайком бы ты меня напоила...

– В гости идешь, да еще и чаем-то тебя пои... Идти, так теперь идти, а то и совсем не пущу!

– Ну-ну, вот ужо помоюсь да оденусь – и пойду...

Отец Николай трещит диваном, делая вид, что встает.

Попадья молча уходит. Через минуту на крыльце раздается ее сердитый голос: "Аксинья! Неси самовар – как скипит, в горницу да ладь чашки: я сичас ворочусь; только к Андреевым схожу на минутку..."

– Так вот видите оно как...– ворчит его преподобие, напряженно прислушиваясь к этим звукам и вяло соображая что-то: – ах, чтоб тебя кошки легали!..

Сумерки сгустились до темноты. В поповской квартире нельзя уже рассмотреть ни отца Николая, тревожно вытянувшего короткую шею и еще напряженнее к чему-то прислушивающегося, несмотря на совершенную тишину,– ни дивана, на котором он испытывает в этом положении, как по всему надобно думать, какое-то сильное "борение духа"...

Проходит так с минуту. Дверь, ведущая из кухни в спальню, слегка скрыпнула,– "борение духа" в отце Николае усиливается еще на один градус, ибо и диван чуть-чуть треснул почти в тот же момент; стеклянные дверцы шкафа с посудой звякнули еще явственнее,– и диван трещит уже не так скромно – значит, "начинает превозмогать" в "борении духа"...

– Это ты, Оксиньюшка? – спрашивает его преподобие, ускромняя свой бас до шепота.

– Я, отец Николай...

– Ты чего там ищешь?

– Да швечку: шамовар-от шкипел.

Молчание.

– Нашла?

– Нашла.

– Спички-то здесь у меня,– возьми-ко поди...

Аксинья молча и ощупью пробирается к дивану.

– Лоб-от не разбей, смотри...– снисходительно предостерегает его преподобие, что-то уж слишком неспокойно ворочаясь...

– Давайте шпичку-то...– слышится голос работницы у самого дивана.

– Постой ужо... я их где-то вот тут положил, помню...

Происходит молчаливое искание спичек.

– Запропастились же вот куда-то... а тут положил, помню...– суетится отец Николай.

Работница слегка и как-то неопределенно вскрикивает вдруг.

– Што это, отец Николай... грех какой! – говорит она в очевидном смущении.

– Грех-от как грех...– тревожно успокаивает ее отец Николай, не приводя второпях известной пословицы целиком.

– Пуштите-ко!.. у ваш матушка ешть...

– По науке-то теперь выходит, что ты, что она – все одно...– наставительно философствует его преподобие.