Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом

-- Да, там-с...

Приятели помолчали. Созонов присел было на кончик стула, но сейчас же опять и встал.

-- Я к вам... собственно... Анемподист Михайлыч, вот зачем пришел-с... вы не рассердитесь на меня? -- спросил он смиренно у Ельникова, запинаясь на каждом слове и вынимая что-то из-за пазухи.

-- За чем бы вы ни пришли, Созонов -- я вам очень рад: стало быть, и толковать об этом нечего,-- сказал искренно Ельников.

-- Я вот зачем-с... я вам просфору принес, за здравие ваше вчерась вынул,-- проговорил, краснея, Созонов и подал Ельникову тщательно завернутую в бумагу просфору.

-- Ну что ж... спасибо вам!

Анемподист Михайлыч взял из рук Созонова просфору, развернул ее и поставил на угольный стол.

-- Вы, может, обиделись, Анемподист Михайлыч? -- робко спросил Созонов.

-- За что же? Всякий по-своему выражает внимание. У вас свои убеждения, у меня тоже свои, а жить мы можем дружно.

-- Вы если хвораете чем-нибудь, так она много может облегчения вам принести, вы ее скушайте ужо...

-- Ладно, съем.

Созонов несколько минут постоял молча, переминаясь на месте и нерешительно поглядывая на Александра Васильича.

-- Я бы и за ваше здравие, господин Светлов, вынул просфору, коли вам не во гнев...-- боязливо выговорил он наконец.

-- Ах да, Созонов, пожалуйста, заходите ко мне. Я бы и сам попросил вас об этом, хоть бы вы и не напоминали мне. Смотрите, заходите же. У нас с вами много найдется о чем потолковать: слава богу, давнишние товарищи, так вы без церемонии,-- сказал Светлов приветливо.

Какая-то странная полуулыбка осветила суровое лицо Созонова.

-- Истинно у меня к вам душа лежит,-- сказал он, тяжело вздохнув и ни к кому в особенности не обращаясь,-- пошли вам господь просветление!..

Анемподист Михайлыч порылся в чемодане и достал оттуда литографированный экземпляр лекций Фейербаха {Фейербах Людвиг (1804--1872) --выдающийся немецкий философ-материалист. В своей книге "Сущность христианства" (1841) утверждал, что так называемые высшие существа созданные религиозной фантазией,-- это только фантастические отражения собственной сущности человека.} о сущности христианской религии.

-- Вот вам, Созонов, от меня на память,-- сказал он, подавая старому товарищу книжку.-- Пусть это будет моей просфорой. Я съем вашу, а вы зато прочтите вот это, дайте мне слово.

-- Да это ведь, верно, светская книжка, Анемподист Михайлыч? -- спросил Созонов, нерешительно принимая подарок из рук Ельникова.

-- Все равно, какая бы ни была, вы ее прочтите. Я же ведь не отказался от вашей просфоры, а все-таки остаюсь при своем убеждении. Так и вы сделайте. Прочтете? даете слово?

-- Греха бы мне какого от этого не последовало?..

-- Где же, в таком случае, стойкость-то ваших убеждений? В том-то и заслуга, чтоб всякие искушения вынести бодро,-- сказал серьезно Ельников.

-- Враг ведь рода человеческого силен-с...-- потупился Созонов.

-- Вот вы и закалите себя против него,-- заметил ему Анемподист Михайлыч.-- Впрочем, меня-то вы уж, верно, не считаете "врагом рода человеческого"?

-- Сохрани господи! -- встрепенулся Созонов и бережно спрятал книгу за пазуху.-- Да будет над вами благодать божия!

Он стал торопливо прощаться. И Ельников и Светлов несколько раз крепко пожали ему руку, прося не забывать их и заглядывать к ним почаще. Созонов ушел, по-прежнему низко кланяясь.

-- Вот она, жизнь-то наша, что производит! -- весь взволнованный проговорил Ельников, едва затворилась дверь за Созоновым.-- Счастье, брат, наше с тобой, что мы вовремя выкарабкались отсюда; ведь это душу рвет на части... Проклятая!..-- затрясся он, весь побледнев.

-- Ты успокойся,-- сказал Светлов,-- тебе это вредно.

-- Вредно!.. А не вредно мне каждый день задыхаться от злости, зная, что подобные явления встречаются у нас на каждом шагу? уж лучше, брат, пластом растянуться! -- горячо заметил Анемподист Михайлыч и в изнеможении опустился на диван.

Светлов молчал. Он сам чувствовал то же самое.

-- И ничего ведь не поделаешь против таких явлений; ходишь смиренно, как какая-нибудь собака с ошпаренным хвостом! -- продолжал Ельников, судорожно сжимая кулаки.-- Тьфу ты! -- плюнул он озлобленно.

-- Вот потому-то мыслящим людям, как ты, и надо беречь себя,-- сказал успокоительно Светлов,

-- Много мы с тобой намыслим! -- саркастически улыбнулся Ельников.

-- Скажи, пожалуйста,-- спросил Александр Васильич,-- ты расспрашивал Созонова? знаешь, как это все с ним случилось? Ведь не ни с того же ни с сего...

-- Черт, брат, знает как. Нас просто, кажется, с самой утробы матерней уродуют. Он и прежде был немного меланхоликом, тосковал по родине, даже учиться одно время из-за этого перестал. Пороть, разумеется, стали... ну, и выпороли из человека весь здравый смысл. Эх, и говорить-то не хочется!-- ответил сквозь зубы Анемподист Михайлыч.

-- Он ведь классом ниже нас шел, так что я лично-то мало его знаю, а только слышал о нем многое, особенно от тебя; вы с ним ведь пансионеры были, так виделись каждый день,-- сказал Светлов, помолчав.

-- Ты не поверишь, когда он в первый раз пришел ко мне сюда, я просто голову потерял. Этакая светлая голова пропала! Тут, разумеется, причин много было, только я теперь не в состоянии рассказывать... Это меня просто бесит, рвет... понимаешь? -- рвет! -- проговорил Ельников, с кашлем приподнимаясь на диване.

-- На меланхоликов, брат, всегда плоха надежда.

-- Да ведь и меланхолию можно направить в хорошую сторону, а тут черт знает что такое вышло! -- снова закашлялся Анемподист Михайлыч.

-- Видишь ли, душа моя...-- начал было Светлов, но стук подъехавшего экипажа остановил его.

Ельников встал и заглянул в окошко.

-- "Крыса",-- сказал он лаконически.

Минуту спустя в переднюю весело и шумно вошел доктор Евгений Петрович Любимов, именовавшийся некогда в гимназии попросту "крысой".

-- Вот потеха-то! -- чуть не упал на крыльце...-- слышался еще оттуда его звонкий голос, говоривший, вероятно, с хозяйкой квартиры Ельникова.

В комнату Любимов почти вбежал; но, встретив там новое лицо, он на минуту остановился, пристально взглянул на Светлова, мгновенно просиял весь и кинулся к нему со всех ног.

-- Чучело чучелейший!.. Ты как? Вот потеха-то! Здравствуй! Здравствуй! Вот не ожидал-то! Когда ты приехал? а? Вот чудо-то!-- весело и запыхавшись, говорил он, принимаясь несколько раз обнимать Александра Васильича.

-- Да ты хоть со мной-то поздоровайся,-- смеясь сказал ему Ельников.

-- Эка черт! Тут, брат, не до тебя покуда,-- расхохотался Любимов.-- Нет, чучелейший-то... а? Каков? -- продолжал он, наскоро пожав руку Ельникова и снова обращаясь к Светлову.

-- Как была "крыса", так "крысой" и осталась,-- засмеялся Александр Васильич, обрадованный не меньше Любимова.

Здесь кстати будет сказать, что Светлов еще на школьной скамье получил от него прозвище "чучело" за свою странную привычку делать все по-своему, не как другие -- "в свой нос", как выражалась на тот же счет Ирина Васильевна.