Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки

— Это на чердак! — торопливо говорит новосел, но грузчики, как назло, выволакивают из машины полосатые перины, старые коробки, разбитые ящики и прочую ветошь, которая словно нарочно пользуется таким исключительным стечением обстоятельств, чтобы поваляться на солнце, прежде чем исчезнуть опять на чердаке или в подвале.

Между тем соседи уже насытились видом этого цыганского табора и удалились от окон, очевидно, оценив по достоинству нового жильца.

Только теперь приходит очередь выгружать настоящую мебель. Грузчики пыхтят под тяжестью библиотечных шкафов, которые обычно бывают выше, чем двери, шире, чем лестницы, и длиннее, чем повороты на лестничных клетках или в коридорах. Каждый предмет мебели где-то застревает и не идет ни вверх, ни вниз; а новосел в двадцатый раз смущенно осведомляется: «Пройдет ли там шкаф?»

— Франта, поднимай!

— Подай на меня!

— Подожди! Я ослаблю ремни!

— Подымай! Выше!

— Это надо поставить!

— Это надо положить!

— Это надо разобрать!

— Надо отвернуть ту ножку!

И, наконец, каким-то образом все удается, и даже не пришлось рубить топором мебель, а дом разбирать и снова строить; все, абсолютно все каким-то чудом стоит на своих местах. Уф! — едва переводят дух грузчики, поставив наконец непокорный предмет на свое место, но тот, кто переезжает, толкает теперь этот неподдающийся шкаф, стараясь его еще хоть немножко подвинуть. Совсем разбитый от усталости и потный от возбуждения новосел чувствует себя так, словно он всю эту неподъемную махину притащил сюда на собственных плечах.

Это было вчера; сегодня мебель стоит уже у стен, и новосел, забравшись на стремянку, пытается вбить в стену костыль для картины. После трех звонких ударов молотка раздается один глухой. Новосел стукнул себя по пальцу. Затем отлетает кусок штукатурки и костыль со звоном падает на пол. Испробовав таким образом все стены, переехавший вызывает строителя и протестует против бесстыдной твердости кирпичей.

— Надо было взять американские костыли, — сухо говорит строитель; знает ведь, что заранее об этом не предупредил. Потом новосел пробует укрепить портьеры на бетонных траверсах или прибить зеркало, но проламывает дыру в стене. Когда же ему удается окончательно изуродовать свою квартиру, угодить себе молотком по голове и сломать стремянку, он наконец решает, что надо пригласить специалистов.

Теперь у него работают электрики, водопроводчики, каменщики, слесари, столяры, обойщики, полировщики и представители всех остальных профессий; новосел всем мешает, пытается украдкой что-нибудь сделать сам, но, испортив все, виновато отходит в сторону.

Весь дом гудит от стука, грохота, приколачивания и окриков; думаю, что эти постукивающие духи не что иное, как призраки бывших переселений.

Наступают, наконец, тихие сумерки, и тот, кто переехал, бросается в изнеможении в кресло. «Так, — думает он, — теперь я включу электричество и посмотрю, как все это у меня выглядит», — и поворачивает штепсель, — света нет. Он бегает по всей квартире и щелкает выключателями, но все напрасно. Тогда новосел мчится к ближайшему монтеру и тащит его на место стихийного бедствия. Но монтер только взглянул на какую-то дощечку в прихожей и говорит:

— Ну конечно, как же может гореть свет, если у вас нет еще счетчика.

В темноте — свечей тоже нет — пробирается тот, кто переехал, к своей постели.

Помоги ему бог, завтра он будет вынимать из ящиков книги.

1925

Однажды утром ты просыпаешься, с тобой творится что-то неладное, немного болит голова, ломит поясницу, першит в горле и свербит глубоко в носу, — в общем, ничего страшного, но тем не менее ты целый день без причины раздражен и, сам не зная почему, ругаешь всех подряд. А к вечеру на тебя наваливается стопудовая тяжесть, суставы становятся мягкими, мышцы дряблыми, будто тряпочными, ты вдруг неистово чихаешь раз двадцать кряду — и пошло! Со слезящимися глазами, в шлепанцах, сидит этот комочек человеческого горя у печки, жалкий и мокроносый, кряхтит, пьет какой-то чай, чихает, кашляет, по комнате передвигается с опаской, избегает людей; его знобит, голова раскалывается, и вообще это вовсе не голова, а тяжелый шар, руки-ноги словно перебитые, под носом платок, вид страшный. Всяк, кто увидит этого беднягу, удались незаметно на цыпочках, ибо буйная и здоровая твоя веселость для него невыносима, он жаждет одиночества, покоя и сухих носовых платков. Он хотел бы сорвать с себя голову и повесить ее сушить на печку, хотел бы разобрать на части свое поруганное тело и устроить каждую часть в отдельности, он хотел бы… хотел бы… Ах, если б он знал, чего он хочет! Если б хоть что-то было достойно его желания! Если б где-нибудь во всей вселенной нашлось что-нибудь теплое и ласковое, что принесло бы его несчастной, тяжелой голове и покой, и забвенье! Уснуть? Да, если б не эти нелепые, кошмарные сны! Раскладывать пасьянс? Да, но разве он выйдет! Читать? Да, но что? И тут это жалкое подобие человека поднимается и, пошатываясь, плетется к своей библиотеке.

О, библиотека, пестрая библиотека с тысячью корешков, хочу отыскать в тебе книгу, которая утешила бы меня, несчастного.

Э, нет, тебя, книга толстая и назидательная, мне сегодня не одолеть, ибо ум мой скуден и туп. Мне хотелось бы читать такое, что не станет напоминать о моей тупости и непонятливости, что-нибудь легкое, увлекательное, забавное… Фу, юморески, прочь с моих глаз, сегодня ваше вульгарное ехидство несносно, ведь вы превращаете и без того жалкого, обиженного судьбой человека в мишень для издевок, а я и сам обойден судьбой, и не мне наслаждаться сознанием того, как мы, несчастные люди, можем быть смешны и отданы на поругание.

Может быть, ты, героический роман, уведешь меня в те далекие века, в те эпические времена, когда не было насморка и здоровые, великолепные мужи пронзали жалкого соперника шпагой быстрее, чем я вытру нос? Нет, рука, протянутая к героической книге, бессильно опускается, сегодня я не поверю в блестящие и великие подвиги, человек — существо слабое и маленькое, униженное и миролюбивое… Нет, не лезьте ко мне сегодня с доблестью и честью, со страстями роковыми и ореолом славы! Идите прочь с любовными переживаниями и опьяняющим лобзаньем царственной красавицы; разве человек с мокрым платком под носом может думать о чем-либо подобном?

Прочь, прочь, все не то, подайте мне детектив, чтоб захватил меня, дайте кровавую драму, чтоб влекла меня, затаившего дух, по волнующим следам жуткой тайны. Нет, нет, опять не то, сегодня мне не до тайных ходов и злодеев, покажите мне лицо жизни приветливое, явите людей в их обыденной жизни. Но только, ради бога, без всякой психологии. Сегодня у меня не хватит терпенья возиться с эмоциями, — черт его знает почему, но чужая психология всегда мучительна. Как будто нам мало своих собственных переживаний. И для чего только пишут книги?