Кодзиро Сэридзава - Книга о Человеке

— Никоим образом, — ответил О.

Она успокоилась и с тех пор полностью перешла на электронную машинку.

— Поскольку теперь переводы можно хранить, мы должны повысить тебе жалованье, — сказал ее муж.

— Не надо, — сказала она, — я рада уже тому, что еще какое-то время для меня найдется у вас работа.

Для всех, кто был при этом, ее ответ прозвучал абсолютно искренне…

Так продолжалось почти три года. Затем заведующий кафедрой ушел на пенсию, на освободившееся место назначили ее мужа, а ассистентом профессора стал О. После этого все переменилось. О. стал заниматься текущей работой, и муж теперь редко показывался на кафедре, в результате и она оказалась не у дел.

И это еще не все. О., став ассистентом профессора, мечтал снять квартиру, в которой они с мужем жили, поскольку, по его уверениям, никак не мог найти жилье, удобное для его научной работы. Платить за наем он был не в состоянии и потому предложил выплачивать проценты с кредита, взятого мужем на постройку нового дома в Ёёги. Муж не мог отказать его настоятельной просьбе, и они решили переехать в Ёёги. Таким образом, через три с половиной года после замужества она впервые стала жить бок о бок со свекровью.

До сих пор они приезжали в Ёёги субботним вечером и оставались до утра понедельника, называли воскресенье «днем почитания родителей» и всячески старались развлекать свекровь. Если позволяла погода, они катали ее на автомобиле, что ей очень нравилось, иногда свекровь заранее покупала билеты, и они все вместе посещали концерт какого-нибудь знаменитого иностранного музыканта или наслаждались оперой. Если муж был в воскресенье занят или в плохую погоду Фуми с удовольствием проводила день в доме свекрови, болтая с ней о том о сем и помогая по хозяйству.

Поэтому она со спокойной душой, даже с радостью переехала в новый дом, получив возможность жить по соседству со свекровью и в то же время отдельно от нее. Оба дома обслуживала пожилая опытная служанка, но все прочее было раздельно. Фуми каждый день заходила справиться о здоровье матушки, и, хотя из-за большой своей занятости не имела возможности долго с ней разговаривать, она была уверена, что обеих такое положение устраивает.

После того как муж стал профессором, помимо лекций, которые он должен был читать, у него появилось много административной работы, он уже не мог часто появляться на кафедре патологии, но науку не бросал. В результате ему понадобилось больше помощи с ее стороны, и свои прежние обязанности — перевод статей из иностранных журналов и перевод его работ на иностранные языки — ей пришлось отныне выполнять дома. Иностранные статьи она переводила прямо на машинку и, после того как он их просматривал, к радости О. и других сотрудников, отдавала на кафедру. К этому времени она уже стала немного разбираться в патологии, у нее зародился интерес к этой сложнейшей научной дисциплине, и даже дома она многие часы проводила в кабинете.

На третий год после переселения в новый дом она неожиданно сделала неприятное открытие.

При первой встрече со свекровью та ей сказала: «Давай обо всем говорить прямо и доверять друг другу». После она несколько раз повторила свое пожелание. И Фуми по любому поводу искренне, без обиняков и намеков, высказывала все, что думает. Соответственно и слова свекрови она всегда принимала за чистую монету, но как-то раз вдруг почувствовала в сказанном какой-то иной, ускользающий от ее понимания смысл и даже вздрогнула от удивления. Но что в действительности имела в виду свекровь, она, сколько ни ломала голову, понять не могла. Фуми спросила себя, не вкладывает ли она сама бессознательно в свои слова какой-либо скрытый смысл, но ничего такого не обнаружила. Обсудить это с мужем она не решалась и мучилась в одиночку, теряясь в догадках. В конце концов Фуми пришла к выводу, что опыт шестидесятилетней женщины, в жизни которой было много как радостных, так и горестных событий, невольно накладывает своеобразный отпечаток на все, что она говорит. Фуми стало совестно, что, в сущности, ей ничего не известно о свекрови, и она решила непременно разузнать о ее прошлой жизни. Время от времени Фуми принималась расспрашивать мужа. Тот охотно рассказывал, и у нее открылись глаза. Теперь она знала, что свекровь, которую она считала счастливейшей из смертных, в действительности была глубоко несчастной, измученной женщиной. Почему же рассудительная, ни в чем не обделенная природой свекровь теперь казалась ей такой несчастной? Ответ был прост — она испытала на себе все беды, выпавшие в течение ее жизни на долю Японии. Свекровь сама прекрасно сознавала это, оттого-то при первой их встрече и сказала: «Я, как и вы, молодые, стала нынче демократкой, а потому давай сразу договоримся обо всем говорить начистоту». И после часто повторяла, что теперь она — независимая демократка.

Фуми привыкла со всеми говорить открыто, поэтому, разумеется, и со свекровью говорила без обиняков, без всякой задней мысли, но не задевала ли она тем самым, пусть и невольно, чувства свекрови? Вот что ее теперь беспокоило… Один недавний пример, казалось, служил тому подтверждением.

В Токио открылась научная конференция по проблемам патологии, в ее работе принимало участие множество ученых со всего мира, а также многие из молодых друзей мужа и ассистента О. В последний день конференции муж пригласил участников к себе и организовал что-то вроде вечера отдыха. Сотрудники кафедры во главе с О., изрядно уставшие еще в период подготовки конференции, откликнулись с готовностью, кроме того, приглашение приняли пятеро иностранных ученых. У жены О. не оказалось приличного для такого случая вечернего платья, поэтому она решила прийти в кимоно и настоятельно попросила Фуми последовать ее примеру. Фуми, придя в шутливое настроение, согласилась, подумав, что будет забавно хоть раз нарядиться в кимоно.

Когда она выходила замуж, у нее не было ни одного кимоно. На следующий день после того, как свекровь переехала в Ёёги и они с мужем пришли ее поздравить, свекровь, поговорив о том о сем, сказала:

— Фуми, ты как-то призналась, что тебе стыдно быть бесприданницей, но я этому только рада. Когда меня выдавали замуж, то навалили столько добра, что хотя, овдовев, я и раздарила многое знакомым, желая порадовать их еще при своей жизни, мне так и не удалось ото всего избавиться… Я, не спросившись, поставила в твоей комнате два комода. Вначале хотела отдать в антикварную лавку, но это такие замечательные вещи, к тому же память о родителях, — рука не поднялась. В комоды я положила наряды, которые носила в молодости, теперь это все твое, носи на здоровье. Если подаришь мне внучку, все достанется ей… До войны и шелк и краски были просто чудо.