Кодзиро Сэридзава - Книга о Человеке

Хидэко вышла за него замуж осенью того года, когда умерла моя жена, следовательно — почти семь лет назад. С того времени она не раз навещала меня вместе с Фуми, но не могу припомнить, чтобы она рассказывала мне что-либо о своем муже и семейных делах. Значит ли это, что она несчастлива в браке? Перед замужеством Хидэко читала в своем институте лекции по лингвистике и французской литературе, но, выйдя замуж, как я слышал, решила, что главное для нее теперь — наука человеческого общежития, поэтому отказалась от лекций по лингвистике, продолжая два раза в неделю вести курс французской литературы. Когда у нее родился ребенок, ее мать, женщина богатая и живущая одна, вызвалась помогать ей, но Хидэко сказала, что любит детей и сама справится с воспитанием. Ее девочке уже должно быть три года… Но все это я знал со слов Фуми Суда.

Я рассеянно думал обо всем этом, когда неожиданно на пороге появилась Хидэко Накамура собственной персоной. Пораженный, я потерял дар речи.

— Сэнсэй, я потрясена. Мы не виделись два года, а вы так прекрасно выглядите, точно помолодели…

— Только что, глядя на эти цветы глицинии, я вспоминал о тебе.

— Я услышала, что вы вновь принимаете гостей, и сразу же примчалась. Это правда, я вам не помешаю?

— Я охотно вижусь со всеми. Как тебе глициния?

— Хороша… А я не поверила, думала, что вы ужасно заняты, и все-таки рискнула отнять у вас немного времени. Мы уже два года не виделись… У меня накопилось к вам много вопросов…

Она словно бы и внимания не обратила на красоту цветущей глицинии. Но эта ее безоглядная устремленность и составляла ее прелесть. Улыбаясь, я провел ее в соседнюю гостиную и приготовился выслушать ее вопросы. В отличие от большинства японок, рассыпающихся в любезностях и лепечущих о всяких пустяках, она, как обычно, сразу же перешла к главному.

— Сэнсэй, — спросила она, едва присев на стул, — гений Жак, о котором вы пишете в «Улыбке Бога», — вымышленный персонаж или реальный человек?

— Реальный человек.

— Я так и полагала… Появление в вашей книге гениальной личности, как мне кажется, — огромный шаг вперед в вашем творчестве, меня это поразило, еще когда я читала «Милосердие Бога», и с тех пор Жак, словно живой человек, продолжает постоянно влиять на меня… Правда же, этот гений, как оживший Иисус, необычайно притягивал вас? Я много думала об этом, но потом поняла, что мне необходимо спросить у вас…

— О чем же?

— Вы общались с Жаком в двадцать седьмом — двадцать восьмом годах. Верно? А ваша первая книга вышла весной тридцатого года, и после в течение полувека вы опубликовали немало произведений, но этот удивительнейший человек ни разу не появился на ваших страницах… Нет его даже в тех книгах, действие которых происходит в швейцарском санатории… Я подумала, может быть, причина в том, что во время вашего прощания в Отвиле вы поклялись встретиться через двадцать пять лет, а до тех пор как бы умереть друг для друга, не общаться, продвигаясь каждый по своему избранному пути… Но и позже, в вашей автобиографии «Человеческая судьба», которую называют самым значительным вашим произведением, гений Жак не появляется. Так вот что я хотела спросить: сознательно ли вы умалчивали о нем, была ли для этого какая-то причина?

— Не писал о нем просто по рассеянности… Ты, может быть, не поверишь, но это именно так. Я сам заметил это только недавно и пришел в замешательство. Я предполагал, что мои читатели непременно спросят, почему я до сих пор ни строчки не посвятил Жаку, о котором написал год назад в «Улыбке Бога»… Ты — первая, — добавил я, смеясь. — Я много об этом думал и в конце концов должен признать, что причина — в недостатке у меня таланта. Правда, если бы я напрямую написал о Жаке в течение почти двадцати лет после выхода моей первой книги, читатели сочли бы его сумасшедшим и не смогли бы адекватно воспринять мое произведение. Ведь даже друзья, жившие вместе с ним, Жан и Морис, подсмеивались над ним, называя его слова бреднями. Но за прошедшие пятьдесят лет общество сильно продвинулось, и никто из читавших «Улыбку Бога» не увидел в нем сумасшедшего. Новая эпоха побудила меня написать о Жаке, хотя то, что я пишу в соответствии с запросами времени, говорит о моей бесталанности, и мне стыдно перед Жаком…

— Вот оно что… Я понимаю, что вы хотите сказать. И еще обдумаю на досуге, но… То, что вы избрали писательскую стезю, последовав совету этого гениального юноши, мне известно, но не потому ли это произошло, что и вы уверовали в то, во что верил он, — в Бога как единую силу, приводящую в движение Вселенную?

— Все то, что он так страстно говорил о единой силе Вселенной, я понимал на уровне слов, но сущность постичь не мог, поэтому не скажу, что уверовал. Хотя в той искренности, в той убежденности, с которой он вещал о Боге, чувствовалось что-то выше слов, невозможно было внимать ему равнодушно. Короче говоря, его вера меня захватила, но сути ее я не понимал… После года совместной борьбы с недугом Жак дал мне один важный совет… Каждый человек рождается с единственным предназначением, данным ему от Бога, но люди зачастую не догадываются об этом и ведут ошибочную жизнь. Из сострадания к ним Бог, дабы они осознали свое истинное предназначение, насылает на них неизлечимую болезнь — туберкулез. Если больной прозреет и изменит направление своей жизни, чтобы исполнить данное Богом предназначение, он обязательно вылечится от туберкулеза. И в самом деле, и Жак, и его собратья по несчастью — Жан и Морис, прозрев, вылечились настолько, что на Пасху смогли вернуться к нормальной жизни. В течение года Жак много слышал от меня о позитивистской экономии, которую я тогда изучал, особенно о теории денежного обращения, и сам сильно продвинулся в этой области, но, как он признался, его не покидали сомнения. Позитивистская экономия — новая наука; даже если я посвящу ей всю свою жизнь, я вряд ли добьюсь результатов, которые могли бы принести весомую пользу человечеству. Так он убеждал меня, приводя множество гениальных доводов, а под конец сказал; «Ты занимаешься этой наукой без удовольствия, а это доказывает, что тебе назначено Богом другое».

Пока я все это рассказывал Хидэко, события и переживания того времени так отчетливо возникли у меня перед глазами, что мне стало трудно продолжать… За год нашей жизни в санатории Жак понял, как страстно я влюблен в литературу. Он знал о том, что мой школьный учитель убеждал меня стать писателем, знал причину, по которой я выбрал социальную экономию. Мы так сильно сблизились за это время! И вот что он сказал, как бы подводя итог: «Стать писателем — это твое предназначение, дарованное Богом. Поклянись Богу, что немедленно бросишь науку и будешь следовать своему предназначению. Завтра утром, когда мы все пойдем в храм снега, поклянись! Иначе на Пасху мы скрепя сердце, проливая слезы, уйдем отсюда втроем, оставив тебя одного в этих горах».