Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

К молодым испанцам примкнуло несколько латиноамериканцев, группировавшихся вокруг двух признанных и довольно известных литераторов. Один из них был наполовину индеец, наполовину мулат с длинными, как у обезьяны, руками, доходившими ему до колен. Другой был несколько неопрятный на вид мужчина с черными кудрями и широкими, всегда горячими и потными ладонями. Время от времени к компании присоединялся француз-декадент, тщедушный и косматый.

Карлосу не нравились подобные сборища, но он посещал кафе в надежде извлечь из этого какую-нибудь выгоду для себя. Эти люди, съехавшиеся со всех концов полуострова, могли объединиться в политическую группировку, которой, быть может, суждено укрепиться, набрать силу и умножить свои ряды. Если так, к ней стоит примкнуть, чтобы в нужный момент оказаться на гребне волны; если же молодежи не удастся сплотиться и достичь успеха, порвать с этой оравой литераторов-скандалистов тоже будет нетрудно.

— Главное — жить и добывать деньги, — разглагольствовал Карлос, упражняясь в цинизме. — Я не верю в литературные теории. Тот, у кого есть талант и своя индивидуальность, в конце концов все равно преуспеет.

Весною того же года в кафе появился молодой человек по имени Хайме Тьерри, приехавший из Северной Америки. Завсегдатаи немедленно обвинили этого несколько тщеславного юношу лет двадцати двух — двадцати трех в том, что он разыгрывает из себя лорда Байрона и денди. Однако это был не холодный денди-аристократ, столь характерный для Великобритании, а своего рода денди-революционер, сильно смахивавший на анархиста.

Когда Тьерри причисляли к богеме или журналистской братии, он протестовал:

— Я ни к журналистам, ни к богеме никакого отношения не имею. Считайте меня авантюристом, богема же здесь ни при чем. Не такой я дурак, чтобы не иметь крова, подыхая с голода, и смеяться над теми, кто наслаждается комфортом в роскошных особняках.

Большинство посетителей кафе не любили Тьерри, он внушал им неприязнь, симпатизировали ему лишь немногие. Новичок не скрывал своего чрезмерного и неистового индивидуализма. Вел он себя высокомерно и вызывающе, то и дело разжигал ожесточенные диспуты, которые заканчивались скандалами и взаимными оскорблениями. Литературная поросль, собиравшаяся в кафе, но отличалась ни сердечностью, ни взаимопониманием, ни доброжелательством, все спорные вопросы эти молодые люди решали, вернее, обходили с помощью насмешек, эпиграмм и издевательств.

Тьерри враждебно относился к южноамериканцам, с которыми постоянно препирался, и был противником Соединенных Штатов, считая, что они рано или поздно объявят войну Испании. «У Штатов, — заявлял он, — несмотря на их меркантилизм и любовь к грабежу, сильный характер, тогда как Латинская Америка всегда останется лишь плохой копией Европы». Тьерри любил противоречить всем и вся. Он утверждал, что французы — тугодумы, а Париж — заурядный и малоинтересный город. Любому человеку, побывавшему в Нью-Йорке, Париж покажется большой деревней, где процветает старомодная и скучная бульварная литература. В Париже, как и в других крупных французских городах, жизнь та же, что и в Мадриде: в хорошие дни жители толпами фланируют по улицам, в непогоду сидят дома. В Нью-Йорке все не так: там и при десяти градусах холода, и при сорокаградусной жаре люди вечно куда-то спешат.

Такие рассуждения приводили в ярость американцев, для которых съездить в Париж было все равно что получить звание доктора. Тьерри нападал и на латиноамериканцев, обвиняя их в глупом, прямолинейном, вульгарном подражании всему парижскому, доставалось и молодым янки, чей банальный оптимизм свидетельствовал, по его мнению, о полном их ничтожестве. Тьерри прочел кое-что из Ницше во французском переводе и Достоевского по-английски. Потом он прочитал современных британских писателей — Мередита, Стивенсона, Киплинга. Знакомство Тьерри с творчеством английских авторов отличало его от остальной литературной братии. Другим отличием была его страсть к музыке. Писательская молодежь в большинстве своем не знала и не чувствовала музыки, а многие, вслед за одним известным литератором, считали ее набором самых дорогостоящих и самых неприятных звуков.

Карлос, свидетель горячих споров, затеваемых Тьерри, вознамерился использовать забияку в своих целях: поэтому он сблизился с ним и стал его сторонником. Он составлял ему компанию и служил гидом в мире мадридских политических деятелей, литераторов и журналистов. Хайме Тьерри был сыном французского инженера и испанки, обосновавшихся в Соединенных Штатах. На визитных карточках молодого литератора значилось: Хайме Тьерри-и-Лопес де Гамбоа.

Тьерри много пил. В Северной Америке он пристрастился к крепким коктейлям с причудливыми иностранными наименованиями. Эту привычку он почитал признаком превосходства: умение разбираться в английских названиях различных алкогольных смесей и тому подобного пойла, изготовляемого в стране янки, казалось ему чуть ли не настоящей наукой.

Хайме был недурен собой. Этот белокурый юноша высокого роста с длинными руками и ногами, худощавый и узкоплечий, нетерпеливый и заносчивый, напоминал виконта из французского романа. Цвет лица у него был скверный, желтушный. Ходил слух, — видимо, имевший основание, — что Тьерри частенько румянит по вечерам щеки, чтобы не походить на мертвеца. Это, естественно, вредило его репутации. Еще одной плохо скрытой слабостью Тьерри была привычка глядеться в зеркала и витрины магазинов. Он постоянно изучал свое отражение в окнах кафе и даже носил в кармане зеркальце. Это пристрастие тоже казалось людям своего рода манией, тем более что никакой меры при этом юноша не соблюдал.

Хайме рассказал Карлосу о своей жизни. Отец его рано овдовел и вскоре женился на американке. Молодой человек одинаково ненавидел и отца и мачеху, мечтал, чтобы они поскорее умерли. Детство Тьерри прошло в небольшом местечке в провинции Бургос, где у семьи его матери было скромное поместье, потом его отправили во Францию, и лет до двенадцати — четырнадцати он учился в коллеже, а затем переехал с родными в Соединенные Штаты. В Нью-Йорке он зачитывался Эдгаром По и особенно Уотом Уитменом, чьи стихи привели его в такой восторг, что он захотел подражать любимому поэту и лично познакомиться с тем миром, который описал в своих творениях певец рабочих, моряков, грузчиков и лоцманов. Молодой Тьерри исколесил весь Лонг-Айленд, скитался по разным штатам, побывал в Мексике и на Кубе.

Как только Хайме получил причитавшуюся ему долю материнского наследства, он решил поехать в Испанию и немедленно сел на корабль. Тьерри хорошо владел испанским, французским и английским языками; по-английски он говорил с американским акцентом. Он безгранично восхищался Испанией и ее литературой, но писать испанские стихи все же не решался, хотя мечтал об этом с отроческих лет. Испанский литературный язык он знал сравнительно плохо.