Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Вечерние газеты, заполненные пространными сообщениями о гибели премьер-министра, поместили и небольшую заметку о дуэли, написанную в обычной для той эпохи манере:

«Сегодня утром в одном из особняков, на окраине города, в присутствии нескольких друзей, дон Максимо Пенья Монтальво и дон Хайме Тьерри скрестили шпаги; к сожалению, первый из них ранен в щеку, у второго задеты предплечье и лоб».

Следующий абзац гласил:

«Недоразумение на личной почве, возникшее между известным спортсменом доном Максимо Пеньей Монтальво и талантливым молодым писателем доном Хайме Тьерри, благополучно уладилось».

Обойдя кафе и редакции, Хайме перед ужином явился домой и тут же потерял сознание. Перепуганная Сильвестра подняла крик, на который прибежал Бельтран, уже успевший потолковать с извозчиком сеньором Бенигно и разузнать о случившемся. Известие о дуэли взволновало весь дом, даже детей. Придя в себя, Тьерри сам рассказал о поединке. Говоря о ране Пеньи Монтальво, он высказал опасение, не повредил ли он противнику мозг.

— Подумаешь! — с серьезным видом ответил Бельтран. — Ничего его мозгам не сделается.

— Почему?

— Потому что, будь они у него, он наверняка не впутался бы в такую историю.

Присутствующие расхохотались, после чего Сильвестра обозвала всех аристократов канальями и рогоносцами, а их жен потаскухами, которых следовало бы раздеть догола и выпороть розгами прямо посреди улицы. Потом жена фонарщика принялась уговаривать Хайме пойти спать и добилась своего. Он выпил чашку липового чая с апельсиновым цветом и лег в постель, но так и не смог успокоиться — волнение и нервозность ни на минуту не покидали его. Он вскочил, подошел к зеркалу и стал внимательно разглядывать себя. Лицо без кровинки было желтое, как у покойника. Хайме запер дверь на ключ. Немного подкрасил лицо румянами, оделся, вышел, сел в экипаж и около одиннадцати с видом победителя вошел в парк Буэн-Ретиро.

Тьерри имел успех: компания дона Пако встретила его аплодисментами, многие дамы и сеньориты незаметно указывали на него, когда он проходил мимо. Маркиз де Киньонес и Пепито Веларде подошли к нему с поздравлениями. Восторженно поздравил его и Альфредо Мендоса, то бишь Альфредиссимо.

Все утверждали, что Тьерри явил образец мужества, не отступив перед фехтовальщиком, в совершенстве владеющим оружием, и подсмеивались над незадачливым спортсменом, преувеличивая неопытность Хайме, добавляя новые подробности, изображая дуэль как некое сочетание отваги и комизма.

— Вы сделали большое дело, — сказал Тьерри дон Пако. — А теперь послушайтесь моего совета: уезжайте на лето из города и проведите месяц-другой вне Мадрида. Не подумайте, кстати, что мои слова продиктованы какими-либо корыстными соображениями. Я считаю вас большим другом и предпочел, чтоб вы остались здесь.

— Весьма признателен!

— Я советую вам это лишь потому, что бороться с людьми богатыми небезопасно: у них прочные связи в казино и в светских кругах; если они только захотят, то уж непременно ошельмуют вас.

— Меня? Ха-ха-ха! Послушайте, дон Пако, у меня лишь две мечты: первая и главная — стать писателем, о второй я умолчу, — она касается женщины. Чтобы стать писателем, нужно лишь быть им. И какое мне дело до того, что меня обвинят в воровстве, мошенничестве или извращенности?

— Ну, если вам нет до этого дела…

— Никакого. Все эти творцы чужих репутаций и их мнения вызывают у меня только смех. Я мог бы уехать — у меня достаточно денег, по крайней мере, сейчас, но я не в силах покинуть одну девушку, и я не уеду.

Потом они заговорили об убийстве премьера и о казни преступника-анархиста. Публика единодушно осуждала убийцу, считая, что он просто зверь, которого следует подвергнуть пытке и уничтожить.

Хайме яростно защищал террориста: для него это был романтик, идеалист, который войдет в историю как герой. Никто не принимал его слова всерьез:

— Он несет вздор, чтобы казаться оригинальным, — заявляли одни.

— Он слишком взволнован и возбужден, — добавляли другие.

Затем речь зашла о погибшем. Большинство считало покойного политическим гением, великим историком и писателем. Хайме же утверждал, что как политик он приносил только вред, а литератором и историком был совершенно заурядным и место его — на литературных задворках. Слушатели видели в его словах простое сумасбродство.

Несколько дней Тьерри пожинал лавры. Он был в моде у завсегдатаев Буэн-Ретиро. Гуляющие указывали на него и оборачивались ему вслед; девушки, проходя мимо Хайме, дарили ему благосклонные улыбки или по меньшей мере бросали на него любопытные взгляды.

Через два дня после дуэли, когда Тьерри встретился с Хосефиной, она оживленно и горячо заговорила с ним. Ей было уже известно о поединке и о той блестящей роли, которую сыграл ее поклонник. Повсюду только и говорили о решимости Хайме не отступать. Хосефина сама слышала такие, например, слова:

— Тьерри совсем не умеет фехтовать, но сказал во время поединка: «Если он проткнет меня, то и я успею сделать то же самое».

Эта фраза почему-то казалась всем чрезвычайно комичной. Что касается обвинения, явившегося причиной скандала, а затем дуэли, то девушка либо не понимала, что оно означает, либо не придавала ему значения. Хосефина так восхищалась Тьерри, что это чувство передалось и ее приятельницам, юным, весьма надменным и элегантным аристократкам, которые тянулись к ней, считая ее очень умной и острой на язык.

Самой закадычной ее подругой была Бевель, девица, принадлежащая к одному из наиболее родовитых семейств в королевстве. Тьерри и его компания прозвали ее «Китаяночкой». Бевель, невысокая девушка с круглым выразительным лицом и черными, слегка раскосыми глазами, напоминала японку. Однажды, сидя рядом с Тьерри, она уронила шаль, он поднял ее. Платок был старый, кое-где заштопанный, видимо, у именитого семейства, к которому принадлежала Бевель, было туго с деньгами.

Дерзкий и насмешливый журналист Агилера, встречаясь с этой аристократкой, всегда говорил ей:

— Китаяночка, когда вы смотрите на меня, сердце мое стучит, как молот!

Она смеялась.

Другую приятельницу Хосефины, ее школьную подругу, звали Нини де Лонэ. Это была блондинка со вздернутым носиком, светлыми глазами, лукавым личиком, приятным высоким голосом и напоминала собой розовощеких барышень XVIII века. Платья она всегда носила легкие, воздушные, голубого или розового цвета. Хосефина в шутку называла ее Нини-мотылек.

Сеньорита де Лонэ по отцу была француженка, родители ее развелись. Отец жил с другой женщиной во Франции, а мать не покидала Мадрида, где ее удерживали дела, привязанности и интриги.