Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

В дни спектаклей вереница экипажей, направлявшихся к Королевскому театру, казалась прелюдией к пышной праздничной церемонии. Большинство карет сплошным потоком катилось по улице Ареналь, подковы лошадей цокали о торцы мостовой, и в этой нескончаемой процессии было что-то торжественное. При свете уличных фонарей в каретах можно было разглядеть элегантно одетых дам с диадемами на голове и сеньоров во фраках или мундирах. И тут же на тротуарах, словно для контраста, толпились грязные нищие в лохмотьях, оборванные женщины и дети…

В вечер второго абонементного спектакля театр казался местом большого торжества. Давали «Тангейзера». Зал, богато декорированный в теплые красно-золотистые тона, переливался огнями. Занавес еще не подняли. Зрители более торопливо, чем обычно, занимали места. Партер был почти полон. Ежеминутно распахивались двери лож, пропуская роскошно одетых дам и кавалеров во фраках. В оркестровой яме рассаживались музыканты, все в черном, в белых манишках; время от времени оттуда неслись звуки скрипки или виолончели.

Завсегдатаи знали, что в театре собирается постоянная публика, то, что называют хорошим обществом, — вечно те же дамы, те же мундиры и фраки, те же декольте и те же лица. В ложах блистали белоснежные плечи, мелькали великолепные наряды, газовые накидки, драгоценности. Сверкали бриллианты, колыхались веера, лоснились, как слоновая кость, лысины; там и сям виднелись бинокли, бесцеремонно наведенные в зал. В ложах бенуара, на самых дорогих местах, восседал цвет испанской аристократии, в облике которой, как уже говорилось, есть нечто еврейское и рыбье. В зале стоял смутный гул голосов, напоминавший грохот отдаленной грозы.

Прошло еще несколько минут, и зал окончательно заполнился. Прозвучали первые такты Королевского марша, и в ложу — не в Королевскую, а в ту, что называлась Будничной, — вошла королева с двумя дочерьми {263} . Большинство зрителей в партере встали. Раздались аплодисменты, но жидкие: галерка безмолвствовала. Королева и принцессы, улыбаясь и поворачиваясь то влево, то вправо, раскланялись перед публикой. На королеве были лиловое платье и черное манто с серым мехом, на шее — жемчуга. Двух ее дочерей, девиц ничем особенно не примечательных, нарядили в розовые простенькие, как у гимназисток, и, казалось, недорогие платьица. У обеих были высокие шиньоны с блестящими бантами. Одна из принцесс, блондинка, была вся в мать; другая, смуглая, похожая на простую служанку, отличалась темной кожей и сверкающими черными, как агат, глазами испанской крестьянки. В соседней ложе появилась инфанта, тетка младенца-короля по мужской линии. Это была грузная, жирная седовласая матрона, страдавшая лишаями: в ней угадывалась кровь Бурбонов, и на лице ее застыла циничная улыбка — фамильная примета представителей ее рода. На ней были зеленое, цвета попугая, платье и множество бриллиантов, некоторые размером с большой лесной орех. Добрая сеньора готовилась наслаждаться Вагнером на свой лад — спать во время действия и болтать в антрактах. Рядом с ней сидела фрейлина, щупленькая востроносая подобострастного вида старуха в платье мышиного цвета. За их креслами стояли щеголеватый седобородый сеньор, державшийся с аристократической надменностью, и один из инфантов, высокий белокурый мужчина в мундире кавалерийского офицера, украшенном лентой одного из военных орденов.

В парадной ложе блистали высшие придворные чины в камзолах с золотым шитьем и увешанные крестами и две дамы с красными бантами на груди. У одной из них, величественной особы, с гордым орлиным носом, глазами, которые, казалось, вот-вот вылезут из орбит, и накрашенным ртом, на голове красовалась высокая диадема, унизанная бриллиантами. Другая была улыбчивая, ладная, пышущая здоровьем толстушка, которая наверняка привела бы в восторг студентов и лавочников.

Одно из кресел в ложах бенуара занимала смуглая, гойевского типа княгиня, женщина {264} с блестящими черными глазами и нарумяненными щеками, в темном шелковом платье, очень облегающем фигуру и украшенном крупным жемчугом.

Позади сидел ее супруг, высокий нарядный и совершенно лысый господин с большой рыжей бородой. Он, казалось, сошел со старинного портрета ломбардской школы {265} , но, если верить молве, мог похвастаться лишь представительной внешностью.

Нини де Лонэ сидела рядом с курносой, сильно накрашенной дамой с белокурыми взбитыми волосами и плутовским выражением лица. Вместе с ними в ложе находились маркиз де Киньонес и дипломат из французского посольства, молодой человек, почти альбинос. Неподалеку от них, в одной из лож бенуара, была герцогиня де Аро в несколько кричащем туалете. На ее лбу и висках вились черные локоны.

— У нее не голова, а настоящий торт, — заметила как-то Виктория Калатрава.

В одной из лож просцениума в гордом одиночестве красовался перед публикой маркиз Кастельхирон, мертвенно-бледный и похожий на восковую фигуру, олицетворяющую смерть.

Какая-то толстая сеньора с явными признаками высокого происхождения и осанкой епископа была одета в платье фиолетового цвета; шею ее украшало высокое и тесное колье, из тех, что называются chien [65]и которые служат для того, чтобы скрывать отвисший двойной подбородок. Шея у аристократки была крупная, плотная и жилистая. Сеньора носила старинные золотые украшения с драгоценными камнями. Сидевший рядом с нею сын, хилый и щуплый молодой человек, желтушным цветом лица напоминавший старую обезьяну, перегнувшись через барьер смежной ложи, ухаживал за своей соседкой Лус Калатравой. Поговаривали, что мать девушки неодобрительно относится к этому кавалеру и презрительно называет его «Гнилушкой». В молодости она была большой любительницей красивых молодцов и могла понять женскую слабость к ним, но она не терпела рахитичных худосочных юношей. Молва добавляла, что этот щуплый аристократ с внешностью престарелой мартышки разорялся на княжеские, роскошные, как в сказках «Тысяча и одной ночи», подарки Лус Калатраве, которая позволяла себя любить лишь тем, кто ее осыпал драгоценностями.

Графиня де Арасена, как всегда, хмурая, но одетая с большим вкусом, также появилась в одной из лож вместе с какой-то итальянкой, похожей на средневековую даму. Граф Арасена, надменный красавец мужчина, привлекательная внешность которого помогала ему ловко маскировать свою ничтожность, сидел позади дам между двух молодых, одетых с иголочки франтов. Один из них был курносый, другой — носатый и нахальный, как петух; возможно, один из щеголей, а может быть, и оба уже нашли общий язык с графиней.

У германского посла лицо было пунцового цвета и походило на морду хорошо выдрессированного бульдога; французский был ни дать ни взять преподаватель лицея; а русский посол, огромный, высокий краснолицый мужчина с моноклем в глазу, окладистой белокурой бородой, розоватым носом картошкой и гарденией в петлице, смахивал на одетого согласно моде старого орангутанга из зоологического сада.