Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Какое безумие? Скажи мне, дорогая. — И он поглаживал ее шею, намотав на палец завиток волос.

— Слушай, если хочешь, мы поженимся и так, я буду работать… за двоих.

— А что тогда скажут обо мне, если я на это пойду?

— Какое мне дело, что о тебе скажут?

— Нет, нет, дело серьезное!

— Да мне все равно. Я хочу, чтобы все это кончилось как можно скорее.

— Так ли уж плохо нам с тобой?

— Плохо, очень плохо! И если ты не решишься, я готова…

— На что? Скажи-ка.

— Готова принять предложение дона Аугусто.

— Выйдешь за него?

— Нет, никогда! Принять в подарок мой дом.

— Так и поступай, дорогая, так и поступай! Если об этом речь — прекрасно.

— И ты согласишься?

— А почему бы и нет! Этот глупец, дои Аугусто, как мне кажется, не совсем в своем уме; раз у него такой каприз, зачем ему мешать?

— Значит, ты…

— Ну конечно, дорогая, конечно!

— Мужчина ты, в конце концов, или нет?

— Не совсем такой, какого тебе хочется. Ну, пойди сюда.

— Отстань, Маурисио, я тебе сто раз говорила, чтоб ты не был…

— Чтоб я не был ласковым?

— Нет! Скотиной! Сиди спокойно. Если хочешь, чтобы я тебе верила, перестань лениться, поищи как следует работу, а дальше — сам знаешь. Посмотрим, хватит ли у тебя энергии. Помнишь, я тебе уже один раз дала пощечину?

— Как приятно было! Дай, дорогая, дай мне еще одну! Вот по этой щеке.

— Не напрашивайся.

— Ну дай же!

— Нет, я тебе не доставлю этого удовольствия.

— А другое?

— Говорю тебе, не будь скотиной. И повторяю: если ты не постараешься найти работу, я приму его предложение.

— Хорошо, Эухения, хочешь я скажу тебе всю правду, совершенно откровенно?

— Говори!

— Я очень тебя люблю, очень; я схожу с ума от любви, но мысль о браке меня пугает, мне становится жутко. Я ведь лентяй по натуре, в этом ты права. Больше всего меня мучит необходимость работать, и я предвижу, что, если мы поженимся, а ты, очевидно, захочешь иметь детей…

— Только этого еще не хватало!

— …мне придется работать, и много работать, потому что жизнь дорога. А согласиться, чтобы работала ты, я не могу. Ни за что, ни за что! Маурисио Бланко Клара не может жить за счет женщины. Но есть один выход, ни тебе не придется работать, ни мне, а все будет улажено.

— Какой выход?

— Но ты обещаешь, деточка, что не разозлишься?

— Говори, говори!

— Судя по тому, что я знаю и слышал о доне Аугусто, выходит, он слизняк, ну, такой несчастный дурачок.

— Продолжай.

— Но только ты не злись.

— Говори, я тебе сказала!

— Он… как бы тебе сказать… просто предназначен судьбой. И, наверное, лучше всего было бы тебе не только принять от него в подарок свой дом, но и…

— Что «и»?

— …и выйти за него.

— Как? — Она вскочила с места.

— Ты возьмешь его в мужья, ну, а поскольку мужчина он никудышный… все наладится…

— Как это все наладится?

— А так, он будет платить, а мы…

— Что «мы»?

— Ну, а мы…

— Хватит!

И Эухения выбежала с пылающим лицом, повторяя про себя: «Какие скоты! Какие скоты! Никогда бы не подумала! Какие скоты!» Дома она заперлась в своей комнате и расплакалась. У нее начался жар, пришлось лечь в постель.

Маурисио некоторое время был в растерянности, но скоро оправился, закурил сигарету, вышел на улицу и отпустил комплимент первой же встретившейся ему хорошенькой девушке. В тот же вечер Маурисио беседовал с одним приятелем о доне Хуане Тенорио.

— Меня этот тип не убеждает, — говорил Маурисио, — такое бывает только в театре.

— И это говоришь ты, Маурисио! Ведь ты слывешь вторым Тенорио, соблазнителем!

— Соблазнителем? Я? Все это выдумки, Рохелио!

— А как насчет пианистки?

— Ба! Сказать тебе правду?

— Конечно!

— Так вот: на сто интрижек, более или менее невинных, — а эта, о которой речь, образец невинности, — да, на каждые сто таких романов между мужчиной и женщиной более чем в девяноста случаях соблазнительница — она, а он только соблазненный.

— Ты что, хочешь меня убедить, будто не ты соблазнил эту пианистку, Эухению?

— Да, вовсе не я ее соблазнил, а она — меня.

— Обманщик!

— Как хочешь… Но это она, она. Я не мог устоять.

— В общем, все равно.

— Да, но мне кажется, что между нами все кончено и я снова свободен. Свободен от нее, конечно, ведь я не могу гарантировать себя от другой женщины! Я такой слабый! Мне бы родиться женщиной!

— Почему же у вас все кончено?

— Потому что… ну, потому что я запутался! Я хотел, чтоб все шло по-прежнему, то есть чтоб наши отношения стали серьезными, — понимаешь? — но без обязательств и последствий… И вот похоже, что она пошлет меня к черту. Эта женщина желает меня проглотить.

— И проглотит!

— Посмотрим!.. Я такой слабый! Я рожден для того, чтобы меня поддерживала женщина, но я хочу сохранить достоинство, понимаешь? А если нет, так и не надо!

— Можно узнать, что ты называешь достоинством?

— Об этом не спрашивают! Есть вещи, которые нельзя объяснить.

— Ты прав! — ответил ему весьма убежденно Рохелио и добавил: — А если пианистка тебя бросит, что будешь делать?

— Буду свободен. Посмотрим, не соблазнит ли меня еще кто-нибудь. Меня ведь соблазняли столько раз!.. Но эта — с ее неуступчивостью, с ее желанием постоянно держаться на почтительном расстоянии, быть в рамках приличия, потому что она и впрямь очень приличная девушка, — меня просто с ума свела, ну, совсем свела с ума. Она в конце концов сделала бы из меня то, что ей хочется. А теперь, если она меня бросит, жаль, конечно, очень жаль, но зато я снова буду свободен.

— Свободен?

— Да, свободен, для другой.

— Я думаю, вы помиритесь.

— Кто знает! Сомневаюсь, у нее такой характер… А сегодня я ее оскорбил, по-настоящему оскорбил.

— Ты помнишь, Аугусто, — спросил Виктор, — дона Элоино Родригес де Альбуркерке-и-Альварес де Кастро?

— Чиновника из министерства финансов, любителя пошалить с женщинами, особенно с дешевыми?

— Того самого. Так вот, он женился!

— Какой же счастливице досталась эта рухлядь?

— Главное не в этом, а в том, как он женился. Вот послушай и мотай на ус. Как ты знаешь, дон Элоино Родригес Альбуркерке-и-Альварес де Кастро, несмотря на громкую фамилию, едва ли имеет собственную кровать, живет на одно только жалованье и, кроме того, очень слаб здоровьем.

— Слишком бурную жизнь он вел.

— Бедняга страдает болезнью сердца, притом неизлечимой. Его дни сочтены. Он только что оправился от тяжелейшего кризиса, который довел его чуть не до смерти и, совсем неожиданно, до… женитьбы. Дело в том, что бедный старик все переезжал из одних меблирашек в другие, отовсюду ему приходилось уезжать, потому что за четыре песеты {56} нельзя требовать птичьего молока, а он человек с запросами. И не совсем чистоплотный. Так вот, переезжал он из одних номеров в другие, пока не очутился в доме одной почтенной матроны, уже в летах, постарше его самого, — а ему тоже, как ты знаешь, ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти, — да к тому же успевшей дважды овдоветь. Сначала она была за плотником, тот покончил с собой, бросившись с лесов, она часто вспоминает «своего Рохелио». Второй раз ей попался сержант карабинеров, оставивший после смерти маленький капиталец, который дает ей по песете в день. Очутился мой дон Элоино в доме почтенной вдовы и вдруг почувствовал себя плохо, очень плохо, так плохо, что казалось, ничего не поможет, дон Элоино умирает. Позвали врачей — сначала дона Хосе, потом дона Валентина. А больной все равно при смерти! И болезнь его такая, что все время надо за ним ухаживать, и хлопоты эти далеко не самые приятные, но матрона только им и занималась, так что другие постояльцы уже грозились съехать. А дону Элоино платить больше нечем, и дважды вдова ему твердит, что больше его держать не может, потому, мол, все заведение страдает. «Ради бога, сеньора, смилуйтесь, — говорит он ей. — Куда я денусь в таком состоянии, в какую гостиницу меня возьмут? Если вы прогоните меня, то придется умирать в больнице. Бога ради, смилуйтесь! Сколько мне еще жить осталось!..» Онто ведь был убежден, что умрет, и очень скоро. А она ему, вполне естественно, отвечает, что у нее номера, а не больница, что она с этого живет и из-за него у нее одни убытки. Но тут одному сослуживцу дона Элоино пришла в голову спасительная идея: «Вам, дон Элоино, — сказал он, — осталось только одно средство, чтобы эта сеньора согласилась держать вас здесь, пока не умрете». — «Какое же?» — спрашивает тот. «Сначала, — говорит сослуживец, — давайте выясним, что вы думаете о своей болезни». — «Ах, я долго не протяну. Наверное, когда мои братья приедут, они уже не застанут меня в живых». — «Так худо ваше здоровье?» — «Да, чувствую, смерть близка». — «Ну, так осталось только одно средство, чтоб эта женщина не выставила вас на улицу и не пришлось вам помирать в больнице». — «Что за средство?» — «Женитесь на ней!» — «Жениться на ней! На хозяйке? Мне? Да ведь я Родригес де Альбуркерке-и-Альварес де Кастро! Нет, я не расположен шутить!» Однако идея произвела на него впечатление, и вскоре он с ней свыкся.