Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Нельзя, наконец, писать об этом исключительном эрудите иначе, как со спокойной ясностью и без всяких руманических эффектов.

Итак, об этом-то человеке — я хочу сказать, об этом эрудите — подумал Аугусто, зная, что он занимается изучением женщин, конечно, по книгам, то есть там, где они наименее опасны, и вдобавок изучением женщин прошлых времен, которые тоже гораздо безопаснее для исследователя, чем женщины современности.

Вот к этому Антолину, эрудиту и затворнику, который из-за робости не обращался к женщинам в жизни и, чтобы отомстить им за свою робость, изучал их по книгам, к нему-то и пошел за советом Аугусто.

Не успел он объяснить цель своего визита, как эрудит его перебил:

— Ах, бедный сеньор Перес, как я вам сочувствую! Вы собираетесь изучать женщин? Ну и задачка, я вам скажу…

— Но ведь вы-то их изучаете!

— Приходится жертвовать собой. Да, труд, труд невидимый, терпеливый, безмолвный — вот смысл моей жизни. Как вы знаете, я — скромный, маленький труженик мысли, я собираю и упорядочиваю материалы, чтобы те, кто последует за мной, сумели ими воспользоваться. Человеческое творчество коллективно, все неколлективное не может быть прочным и долговечным.

— А творения великих гениев? «Божественная Комедия», «Энеида», трагедии Шекспира, картины Веласкеса…

— Все они коллективные, гораздо более коллективные, чем принято считать {70} . Например, «Божественная Комедия» была подготовлена целым рядом…

— Да, это я уже слыхал.

— Что же касается Веласкеса… Кстати, вы знакомы с книгой Жюсти о нем?

В глазах Антолина основная, чуть ли не единственная ценность великих шедевров человеческого таланта состоит в том, что они послужили поводом для какой-нибудь критической книги или комментария. Великие художники, поэты, композиторы, историки, философы родились для того, чтобы некий эрудит составил их биографию, а критик прокомментировал их произведения, и любая фраза великого писателя не имеет никакой ценности до тех пор, пока эрудит не повторит ее со ссылкой на произведение, издание и страницу. А все разговоры о солидарности в коллективном труде были не более чем выражением зависти и бессилия. Папарригопулос принадлежал к тому сорту комментаторов Гомера, которые, если бы сам Гомер ожил и вошел бы со своими песнями в их кабинет, прогнали бы его взашей, потому что он помешал им работать над мертвыми текстами его собственных произведений и выискивать там какой-нибудь «апекс» {71} .

— Но что же вы думаете о женской психологии? — спросил его Аугусто.

— Вопрос столь широкий, столь всеобъемлющий и абстрактный не имеет точного смысла для скромного исследователя вроде меня, друг мой Перес, для человека, который, не будучи гением, да и не желая им быть…

— И не желая?

— Да, да, не желая. Это скверное занятие. Так вот: ваш вопрос лишен для меня конкретного смысла. Чтобы ответить на него, потребовалось бы…

— Ну конечно, припоминаю одного из ваших коллег, написавшего книгу о психологии испанского народа; сам он, кажется, испанец и живет среди испанцев, но ничего лучшего он не придумал, как написать, что этот сказал так, а тот — этак, и составить библиографию.

— Ах, библиография! Да, знаю.

— Нет, не продолжайте, пожалуйста, дорогой Папарригопулос, а скажите мне как можете конкретней, что вы знаете о психологии женщин.

— Сначала следовало бы сформулировать первый вопрос. А именно: есть ли у женщины душа?

— Помилуйте.

— Не стоит сразу отвергать его, да так решительно!

«Есть ли душа у него?» — подумал Аугусто и затем сказал:

— Пусть так, но о том, что у женщин заменяет душу, что вы думаете?

— Обещаете, друг мой Перес, хранить в секрете то, что я вам сейчас скажу? Впрочем, вы ведь не эрудит.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что вы не из тех, кто готов украсть у человека последнюю услышанную мысль и выдать ее за свою.

— А есть и такие?

— Ах, друг мой Перес, эрудит по природе своей — воришка; это говорю вам я, я — сам эрудит. Мы заняты тем, что отнимаем друг у друга маленькие находки, проверяем их и пуще всего боимся, чтобы никто другой не опередил нас.

— Это понятно: хозяин склада хранит свой товар с большим тщанием, чем хозяин фабрики; воду надо хранить, когда она в колодце, а не в источнике.

— Пожалуй. Так вот, если вы, не эрудит, обещаете хранить мой секрет, пока я сам его не раскрою, то расскажу вам, что я нашел у малоизвестного и темного голландского автора семнадцатого века интереснейшую теорию женской души.

— Любопытно.

— Он пишет — на латыни, естественно, — что если каждый мужчина обладает своей душой, то женщины все наделены одной-единственной, коллективной душой, — чем-то вроде деятельного разума у Аверроэса {72} , — распределенной между ними всеми. Он добавляет еще, что наблюдаемые различия в образе чувств, мышления и любви у каждой отдельной женщины происходят всего лишь от различий телесных, обусловленных расой, климатом, питанием и так далее, а потому незначительны. Женщины, пишет этот автор, схожи меж собой гораздо больше, чем мужчины, и это потому, что все они — одна-единственная женщина.

— Теперь я понимаю, дорогой Папарригопулос, почему едва я влюбился в одну женщину, как сразу почувствовал, что влюблен и во всех остальных.

— Естественно! И еще говорит этот интереснейший и почти неизвестный женовед, что в женщине гораздо больше индивидуальности, но гораздо меньше личности, чем в мужчине; каждая из них чувствует себя более индивидуальной, чем любой мужчина, но с меньшим содержанием.

— Да, да, я, кажется, понимаю.

— А потому, приятель Перес, все равно, будете ли вы изучать одну женщину или нескольких. Проблема в том, чтобы углубиться в ту, изучению которой вы себя посвятили.

— А не лучше ли взять двух или больше женщин, чтобы провести сравнительное изучение? Вы знаете, сейчас очень увлекаются сравнительным методом.

— Действительно, наука есть сравнение; но в случае с женщинами нет надобности сравнивать. Кто хорошо знает одну, тот знает всех. Тот знает Женщину. Кроме того, вам известно: что выигрываешь в широте, то проигрываешь в глубине.

— Верно, и я собираюсь заняться интенсивным, а не экстенсивным изучением женщины. Но, по крайней мере, двух, минимум двух женщин.

— Нет, двух не стоит. Ни в коем случае! Если уж вам мало одной, — а это мне кажется наилучшим вариантом и тоже задача нелегкая, — возьмите трех. Парность не замкнута.

— Как это — парность не замкнута?

— Конечно. Двумя линиями нельзя отграничить пространство. Самый простой многоугольник — это треугольник. Возьмите трех.

— Но у треугольника нет глубины. Самый простой многогранник — это куб; так что выходит по меньшей мере четыре.