Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Мерлин, веди себя благородно!

— Он объявил мне войну!

Барон де Беникарлес, устало развалившись на канапе грузным, обрюзгшим телом, предоставил собачонке облизывать свое лицо. Дон Селес, коего личное пространство между двумя бакенбардами цвета гвоздики слегка порозовело, начал понемногу снова надуваться, однако же сохраняя где-то глубоко запрятанную робость освистанного клоуна. Сквозь звуки собачьего лизания, донесся невнятный носовой голос дипломатического шута:

— По каким святым местам паломничаете, дон Селесте? Какую новую блистательную идею шлет мне через вас испанская колония? Разве вы явились сюда не для переговоров?.. Милости просим, почтеннейший дон Селес.

Покорно, как бы вверяя себя судьбе, дон Селес махнул в знак согласия рукой. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, а нахмуренный шишковатый лоб, апоплексический подбородок и нависающий над широким поясом живот лишь отчасти скрадывали его смущение. Притворно засмеявшись, гачупин сказал:

— Пресловутая ваша проницательность, дорогой барон, только лишний раз подтвердилась.

Мерлин залаял, и чучело погрозило ему пальцем.

— Не суйся, Мерлин. Простите ему эту невоспитанность, дражайший Селес, и продолжайте.

Чтобы собраться с духом, дон Селес мысленно прочитал молитву, попутно пытаясь припомнить, сколько в точности баронских векселей он учел. Напрягаясь изо всех сил, дон Селес старался сохранить хорошую мину при плохой игре. Закатив глаза, он начал:

— В силу старинных своих связей наша колония не может оставаться сторонней к политике этой страны. Сотрудничество наше давнее, и плоды его налицо. Лично я, будучи пацифистом по убеждению и решительным сторонником либерального режима при ответственном, серьезном правительстве, я нахожусь в положении несколько двусмысленном: с одной стороны — революционные принципы, с другой — авторитарные методы генерала Бандераса! И тем не менее испанское землячество почти убедило меня в том, что лучшая гарантия порядка все же дон Сантос Бандерас. Победа революции означала бы хаос и разорение!

— Не забывайте, однако, что в конце концов все победившие революции становятся благоразумными.

— Но не надо забывать и о происходящем нынче торговом кризисе! Доходы падают, финансы трещат, в деревне возрождается бандитизм.

Министр веско заметил:

— В период гражданской войны, как, например, сейчас, это неизбежно.

— Гражданская война! Да мы, живущие здесь уже не первый год, смотрим на нее как на неизбежное зло. Революционные принципы будут куда пострашнее, ибо они подрывают священные принципы собственности. Индеец, хозяин земли, — это демагогическая химера, с которой нормальный здравый смысл никак не может примириться. В этом колония единодушна. Я, хоть и с некоторыми оговорками, присоединяюсь к другим колонистам. Я — реалист, и для меня очевидно, что революционный дух враждебен интересам испанского капитала.

Посланник его католического величества откинулся на канапе, прикрыв плечом морду собачонки:

— Скажите, дон Селес, ваши слова надо рассматривать как официальный ультиматум колонии?

— Нет, господин министр, это не ультиматум. Колония только просит занять определенную позицию.

— Просит или обязывает ее занять?

— Видимо, я не сумел точно изъяснить суть дела. Я торговец и потому не шибко сведущ во всяких там словесных тонкостях. Но ежели из моих слов возможно заключить, будто я выступаю тут официально, то я просил бы господина министра для моей же пользы поскорее рассеять это подозрение.

Блеклая голубизна взора барона де Беникарлеса оживилась иронией. Погрузив пальцы в шелковистую шерсть собачонки, он скривил раздраженно-брезгливый мясистый, с отпечатком порочной усталости, рот:

— Почтеннейший дон Селестино, без всякого сомнения, вы одна из самых представительных торговых, интеллектуальных и общественных фигур испанской колонии… Ваши мнения весьма и весьма ценимы… И тем не менее вы все же не испанский посланник! Убежден, что это печальное недоразумение! Но его можно исправить: добейтесь по телеграфу моего перевода в Европу. Вашу просьбу я поддержу, да еще в придачу продам вам всю свою мебель.

С явным самодовольством богатей съязвил:

— Вместе с Мерлином в качестве советника?

Дипломатический шут с ледяным спокойствием парировал выпад собеседника:

— Посоветуйте нашим испанцам не встревать в политику этой страны и держаться строго нейтралитета, дабы своею несдержанностью не повредить усилиям дипломатического корпуса. А теперь, почтеннейший друг, я вас больше не задерживаю, ибо мне необходимо одеться и ехать на переговоры в английскую миссию…

И горделивым, не терпящим возражений жестом хилый старикашка отпустил своего строптивого гостя.

Проходя по толстому, заглушающему шаги ковру приемной, дон Селес пуще прежнего пыжился придать своей осанке достоинство и солидность. В вестибюле все тот же старый китаец с заплетенной косичкой в каком-то исступленном самозабвении продолжал опрыскивать каменные плиты. Дон Селес обрушился на него со всей силой презрения, на которое только способен белый по отношению к цветному:

— Прочь с дороги! Да гляди не попачкай мне сапоги, паршивый пьяница!

Приподнявшись на цыпочки и смешно подрагивая складками перетянутого поясом толстого живота, гачупин подошел к двери и кликнул кучера-негра, который вместе с другими неграми и индейцами играл под растущими у трактира лаврами в шары, наслаждаясь звуками шарманки:

— Живее, бездельник, поехали!

Проспект Вице-королевы пестрел ярким светом разноцветных фонарей, гремел выкриками зазывал, полнился переборами гитар. Санта-Фе купалась в веселье, билась в лихорадке света и мрака: водка и нож индейца, драка и сладострастный танец сменялись в сумбурном калейдоскопическом вихре. Мрачное бешеное клокотание жизни на краю разверстой могилы. Санта-Фе с трагическим, мятежным неистовством страстей, пожирающим время, бежала от ужаса повседневной спячки.

В зареве заката над чащей гранатовых и пальмовых деревьев пылали изразцы круглых колониальных куполов Сан-Мартин-де-лос-Мостенсес.

Восстав от трудов праведных, тиран Бандерас вышел через открытую галерею во внутренний монастырский сад. За ним следовали его приспешники и адъютанты:

— Сделал дело — гуляй смело! Теперь, друзья, мы можем, с вашего разрешения, немножко и поразвлечься, сыграть разочек-другой в лягушку.

Произнес он это вкрадчиво-добродушным голосом, не теряя, однако, обычного уксусно-кислого выражения лица и отирая свой лысый череп домотканым носовым платком, какие водятся обыкновенно у сельских учителей и монастырских служек.