Митчел Уилсон - Брат мой, враг мой

Когда-то Вики мечтала о златокудром юноше, который подведет её к собравшимся в круг юношам и девушкам, всегда вызывавшим у неё восхищение. Их объединял таинственный заговор, паролем у них служили напеваемые без слов мотивы песенок и ходовые шуточки, их улыбки предназначались только друг для друга, а к непосвящённым – неуклюжим и робким чужакам – они относились с холодным презрением. Вики смотрела на них, как завороженная, с жадной тоской. Юноша, которого она ждала, проведет её в самый центр волшебного круга. Она взглянула на Дэвида Мэллори, сидевшего за рулем рядом с нею. Увидев его на вокзале, она в первую же секунду убедилась, что он принадлежит к совсем иному типу молодых людей, и ей захотелось убежать, прежде чем он успеет заявить на неё какие-либо права. Но она осталась на месте и ускользнула от него другим способом. Она отгородила его от себя, а себя от него холодным безразличием, которое в случае его настойчивости могло превратиться в гнев.

Вики глядела на старинные особняки – каждый был украшен гербом или щитом с греческими буквами. Если она когда-либо лелеяла в своем воображении образ человека, которого могла бы полюбить, то он должен был жить именно на такой улице. Но в эту минуту, проезжая по главной улице своих грез, она почему-то чувствовала себя бесконечно несчастной и уже ни о чём не могла думать. Точно Золушка, которая поехала на бал и вдруг обнаружила, что фея-крестная попросту посмеялась над нею и направила по длинной петляющей дороге, приведшей к двери всё той же кухни.

Миновав запущенные особняки, они поехали по улице, где было много магазинов и где кишели толпы студентов, потом свернули на аллею, обсаженную старыми ивами. Теперь они подымались на длинный отлогий холм с лужайками по обе стороны дороги; здесь дорога кончалась. Несмотря на непогожий день, на траве виднелись пары; их желтые дождевики казались гигантскими лютиками на зеленом фоне травы.

– Вон в том здании помещается инженерный факультет, ближе к нему подъехать нельзя, – сказал Дэви, выходя из машины. – Мне придется оставить вас на минутку: надо узнать, есть ли свободная комната для экзамена. Ничего, что вам придется подождать?

– О, ради бога, – еле заметно улыбнулась Вики.

Дэви облокотился на дверцу машины, в его глубоких глазах мелькнуло сочувствие.

– Не беспокойтесь, вам будет здесь хорошо. У меня бездна работы, но если я могу быть хоть чем-то полезен, я забегу вечером ненадолго. Вы думали о вашем дедушке, правда?

– Отчасти, – сказала она.

– Только отчасти?

– Да, только.

– А о чём же в основном?

– В основном? – повторила она и на секунду задумалась. – В основном, кажется, я старалась припомнить, о чём же я когда-то мечтала. Примерно так.

Однако, хоть ей и казалось невозможным свести туманные мечты к одной яркой точке, которая выражала бы их сущность, для Дэви это было бы легко. Ибо если бы в тот момент, пока Дэви стоял на подножке машины, Вики, глядя вниз, на озеро, рассказала ему, пусть даже в самых общих и уклончивых выражениях, о своей смутной, меняющей оттенки и формы мечте, он всё равно узнал бы в ней хорошо знакомый образ и, скрывая боль за бесстрастным выражением лица, совсем просто сказал бы:

– Вы говорите о моем брате, Кене.

Сосредоточенно насупив брови, Кен работал в гараже среди едкого голубого дыма, под завывание мотора грузовой машины. Рылоподобный капот большого «мака» был задран вверх, и весь грузовик напоминал дракона с разинутой пастью, который как бы кричал застывшим в дремоте машинам-калекам, что нет смерти для тех, кто не хочет умирать. Сидя в кабине грузовика – в мозгу дракона – Кен убрал ногу с педали. Завывание перешло в невнятный ропот, потом в виноватое покашливание, но Кен снова дал газ, и мотор издал самый вульгарный ослиный рев. Кен, подобно королевскому врачу, прислушивался к реву высочайшей особы с чисто профессиональным интересом – вот опять заело впускной клапан, а Кен уже минут десять возился, стараясь его наладить.

Кен сидел неподвижно, напряженно глядел прямо перед собой и, казалось, забыл обо всем на свете. Его тонкие светлые волосы свесились на лоб двумя гладкими крылышками, доходившими до уголков глаз. Вдруг он резко откинул голову, волосы отлетели назад, и от этого лицо его сразу стало ясным, юным к вдохновенным. На самом же деле он просто насторожился, напрягая все чувства, кроме зрения. Уши его пытались уловить недостающий стук, нога сквозь толстую подошву ощущала паузу между подачей и искрой, ноздри втягивали запах невоспламененного бензина, а в дрожи, сотрясавшей машину, он различал синкопированную неровность: вместо четырех – три биения и пауза.

Чуткие пальцы Кена уже знали на ощупь разные части механизма; мотор представлялся ему как бы близким другом, просившим помощи, и он непременно поможет ему справиться с бедой. Ржавый блок цилиндров был словно прозрачной оболочкой, сквозь которую Кен видел происходящую внутри четкую работу. Кен умел и любил работать руками; в этом смысле его одинаково увлекали мотор грузовика или сложнейший прибор для научного исследования. Быть инженером для Кена означало – сооружать. Пусть теоретики вроде Дэви занимаются всякими догмами и доктринами науки, Кена интересовало лишь то, что можно потрогать: только осязаемые результаты научного труда имели для него смысл. В такой работе, слава богу, не было соперничества, ничто не заставляло Кена в тысячный раз доказывать, что он самый ловкий, самый проворный и самый сильный, и не приходилось лезть вон из кожи, чтобы выполнять опрометчивые обещания, срывавшиеся с его языка прежде, чем благоразумие успевало сомкнуть ему рот.

Только среди людей он становился пленником своего слова, и каждый раз, когда это случалось, он переживал тайные муки, скрывая их под внешним спокойствием.

В таких случаях бывало похоже, будто он, спасаясь от преследования, бежит вверх по лестнице в высокой башне, останавливается на каждой площадке, чтобы захлопнуть и запереть за собою дверь, а, добежав до верха, неизменно оказывается в ловушке, и уже ничего не остается, как промчаться через верхнюю комнату башни к балкону, прокричать оттуда последние вызывающие слова и броситься вниз, не зная, упадет ли он на копну сена или на груду камней.

Однако Кен всегда бывал вознагражден за пережитые мучения. Когда, пробыв под водой намного дольше других мальчишек, он выныривал на поверхность пруда, восхищение в глазах окружающих действовало на его готовое выпрыгнуть из груди сердце как успокаивающее лекарство. Когда, играя в бейсбол, Кен в последнем пробеге тяжелой битой отбивал мяч, он сознавал, что Дэви и другие игроки команды всецело полагаются на него. Он был тем, от кого ждали чуда; и за это доверие, за эту сердечность Кен в подобные моменты так любил своих товарищей, что готов был умереть ради них.