Евгений Марков - Чернозёмные поля

Все эти господа очень дорожили в своей местности правом губернского земского гласного, но дорожили единственно как признаком своего влияния, как нисколько не стеснительным титулом, причислявшим их к сонму избранных сил губернии; быть губернским гласным крутогорской знати казалось настолько же приличным, насколько им было прилично, например, взять в театре кресло в первом, а не в десятом ряду. А между тем уезды посылали в губернское собрание почти исключительно гласных такого характера. Люди, избранные для дела, составляли такой ничтожный процент среди господ, приезжавших показать свои собольи шубы и своих рысаков, что делались мало заметными в блестящем собрании крутогорских нобилей. О партиях, в смысле проведения тех или других взглядов, не могло быть и речи. Если и встречалось с собрании немало людей практичных, опытных, с хорошею головою, то все интересы их были направлены исключительно на собственные свои дела; общественными делами они старались заниматься настолько мало, насколько было возможно, не причиняя вреда своим личным выгодам. У большинства общественное дело не лежало на сердце, не занимало головы. Большинству, в сущности. не было важно, так или иначе разрешится тот или другой вопрос. Многие отстаивали своё мнение не без таланта, не без горячности, не без убедительности, но почти у всех был при этом тайным мотив, посторонний существу дела. Соображения личные нередко останавливали на языке мысль, готовую высказаться, и высказывались другие мысли, чуждые внутреннему убеждению. Человеку, не знавшему всей путаницы местных и личных отношений, всех опасений, всех безмолвно заключённых договоров, двигавших ораторами земства, была совершенно непонятна ни излишняя сдержанность, ни излишняя страстность, с которою обсуждались вопросы в крутогорском собрании. Зато опытный крутогорский обыватель не только мог объяснить мотив каждого заявления, а даже и предсказать, кто в каком духе и по какому случаю будет высказываться.

Немногие гласные, носившие в душе интерес к земскому делу, были рассеяны в сплошной массе равнодушных и лично заинтересованных. Между ними самими было мало общего, чтобы они могли сплотиться вокруг одного знамени и составить хотя малочисленную, но дисциплинированную дружину.

К интересу дела примешивалась большей частью такая доза самолюбия. такое ребяческое и страстное желание играть заметную роль в собрании. предлагать что-нибудь своё, опровергать чужое, что спеться не было никакой возможности; самолюбия топорщатся, как гвозди в мешке, и как гвозди, их трудно соединить в один ровный и тесный пучок, направить все их жала в одну сторону, к одной цели. Бессилие собрания ограничивало дело какою-то формальною процедурою. Ревизионные комиссии считали неприличным серьёзно всматриваться в отчёты управы, и сделав для проформы внешнюю проверку итогов, спешили заявить собранию об усердной деятельности управы и о необходимости выразить ей обычную благодарность.

— Господа, да мы уж раз навсегда отпечатаем отчёт для всех будущих ревизионных комиссий, да и будем себе ежегодно подмахивать бланки, — насмешливо предлагал Суровцов. — Транспорты, мол, и итоги ведены верно, суммы все налицо, основания назначений согласны с законоположениями, а затем — благодарить председателя и членов управы за их усердную деятельность да выдать секретарю пятьсот рублей в награду. Право, излишний труд и собираться; к чему время терять? Я просмотрел отчёты за последние шесть лет: всё то же, по шаблону!

— Помилуйте, батюшка, — возражали Суровцову серьёзные люди. — да когда же настоящей проверкой заниматься? До шести часов собрание. там на вечер куда-нибудь. Ведь если действительно поверить, нужно по крайней мере недели за две до собрания приехать. А не то, что огня ухватить.

— Ну и за две недели, что ж делать? — горячился Суровцов. — Ведь тут ежегодно обращается несколько сот тысяч общественных денег. Ведь невозможно без контроля. Самые порядочные люди, и те избалуются совершенною безответственностью. Посмотрите, какие там беспорядки.

— Мало бы чего! — отвечали солидные. — Кто ж за это возьмётся, кому надобность? В город ездить, свои дела бросать, тратиться да ещё врагов себе наживать. Вот не было печали! Без нас обойдётся!

Управа вследствие такого положения вещей не считала себя обязанною тревожить себя какими-нибудь сложными задачами; все рады были поскорее согласиться с докладами управы, чтобы поскорее отделаться от собрания. Чем меньше затей проявляла управа, тем больше по душе приходилась она собранию. Всякая затея стоит денег, а излишняя копейка налога была единственным предметом, одушевлявшим самые равнодушные слои земского собрания. Только на этом счёт во всей массе гласных существовало твёрдое, искреннее и почти единодушное убеждение.

Вследствие этих вкусов собрание отстранило от себя понемножку все серьёзные вопросы народного хозяйства, требовавшие настойчивого собирания материалов и зрело обдуманного взгляда. Расходы крутогорского земства нечувствительно оказались расходами исключительно обязательными, от которых уклониться земство было не в праве и которые были наложены на него извне. Многочисленная и дорогая администрация земства очутилась бесплодным передатчиком земского налога в распоряжение разных ведомств и безучастным исполнителем их требований. Своей собственной, земской деятельности, вызванной потребностями экономической жизни народа, почти не существовало вовсе. Суровцов, в группе нескольких гласных, совершенно бесполезно усиливался в течение целого собрания направить течение земской деятельности на его естественный путь, который в его глазах только один мог сколько-нибудь оправдать непроизводительные расходы народа, вызванные земскими учреждениями. Привычка слушать предложения одной только управы и утверждать без споров её доклады по очередным делам так крепко всосалась даже в наиболее добросовестных гласных, что все они с некоторым недоумевающим сожалением смотрели на людей, решавшихся говорить сто-нибудь своё, не имевшее связи с докладом управы и не вызванное никакою бумагою правительственного ведомства. Говорить им позволяли, потому что многие особенно робкие сочувствовали смелости этих ораторов и даже сознавали, что их вмешательством в дело восстанавливается авторитет безмолвного собрания. Кроме того, обычай говорить, спорить казался новым и любопытным. Это было некоторого рода происшествие, развеселявшее однообразное течение заседаний и дававшее материал для разговоров в клубе, в гостях, в деревне. Всякий спор был близок к скандалу, к анекдоту. и сам по себе был уже некоторый скандал, потому что непременно задевал чьё-нибудь самолюбие. Если интересно, как мальчишки под окном дерутся на кулачки или как петухи ожесточённо сражаются из-за наседок, то ещё интереснее послушать несколько минут в безопасном молчании, как порядочные люди шпигуют друг друга колкостями и ломают друг о друга копья остроумия. Но при всём своём вкусе к скандалам земское собрание относилось весьма нетерпеливо к ораторам, позволявшим себе злоупотреблять его вниманием и входившим в излишние тонкости. Так как собрание заранее не предвидело никакого практического результата от речей посторонних, то есть внеуправских ораторов, то и спешило прекратить их, как только они переходили из области лёгкой перестрелки и становились серьёзными.