Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

— Похоже, придется пойти звать эту Сантру Мякипяя на сегодня, работать за тебя.

Этим хозяйка хотела сразу обозначить, что не намерена содержать больную Силью. Но она прекрасно знала и то, что девушке уже три месяца не плачено жалованье — это успело пронестись в ее медленно соображающем мозгу — и что у нее очень хорошее приданое. Потому-то она и сказала: «За тебя».

Но для Сильи это было мелочью, ей хотелось лишь лежать. Кровать была грязной, и в углах ее завелись клопы. А на улице стоял прекрасный летний день, это ощущалось и внутри дома; казалось, работы на хуторе сегодня шли особенно хорошо. Дети то и дело вбегали в людскую и выбегали, дверь оставалась открытой, и оттуда неслись в дом и запахи природы, и звуки работы. В этот долгий летний день Киерикка казался Силье почти родным домом. В душе ее продолжался тот праздник, что начался вчера.

Она услышала также разговор за дверью хозяина с хозяйкой. Они разбирались — перебивая и поправляя друг друга, — как долго можно держать больную Силью без помощи общины. И хозяин заметил, что девчонка-то из другой волости и здешняя община ничего на нее не даст, только склоки пойдут.

Затем хозяйка пришла поговорить с Сильей. Она перво-наперво сказала, что болезнь Сильи, судя по всему, смертельна и что следовало бы теперь же, пока есть время, основательно выяснить отношения с Богом. И что сейчас надо бы чуток поговорить и о делах материальных. И что если Силья согласится на то-то и то-то — и затем еще на кое-что, — то возможно, тогда как-нибудь они управятся…

Вскоре позвали и Сантру Мякипяя; она пришла с важным видом и перечисляла свои срочные домашние дела, которые ей пришлось оставить. Но Силье все это казалось удивительно незначительным. Гораздо важнее было то, что теперь и она лежит в постели, как ее милый где-то там. До чего было бы славно поделиться с ним тем, как, лежа в постели, они думали один о другом. Силье казалось, что она поднялась куда-то высоко, ближе к нему — любимому другу, — здесь, этим новым летом — никогда уже больше не будет того прошлого, куда она недавно — вчера — в воскресенье — совершила паломничество.

Это был первый проведенный в постели день болезни, и он был подобен воскресенью. Правда, вечером сон никак не хотел приходить, было лишь очень жарко, хотя батрак и приоткрыл толчком дверь. И мучила жажда. И поскольку Силья не догадалась попросить хозяйку принести ей воды, пришлось встать самой. Ночь была светлой, и Силья хорошо знала дорогу к ушату с водой, стоявшему в людской. Ей никогда прежде не доводилось вот так идти к ушату, поэтому она только теперь впервые смогла заметить, что светлой летней ночью, когда все обитатели Киерикки спят, это такой же славный дом, как и другие. Как все комнаты старых наследственных домов, выстроенных давным-давно, в другие времена.

Бессонница казалась уже почти отдыхом, и хотя воображение представляло ей и милого, прибывающего сюда, разум сумел удовольствоваться и таким видением. В ее сознании не было места для разочарования.

Так вот Силья и лежала. Новизной происходящего можно было объяснить то, что скудные христианские чувства хозяйки в эти первые дни потихоньку и постоянно проявлялись мелкими добрыми делами. Она приносила Силье попить цельного молока, которое обычно бережно собирали для маслобойни, иной раз она также давала ей настоящего кофе и сахара, который втайне от мужа выменяла у спекулянта на зерно. Кофе вызывал приятную быстропроходящую испарину. И вообще-то Силье было бы хорошо, если бы не требовалось лежать в людской, различные недостатки которой она теперь, в этом новом своем положении, замечала яснее прежнего. И впрямь было удивительно, что в таких условиях она прожила вот уже почти что год. Ведь все это время кровать была точно такой же. Теперь в Силье с каждым мигом сильнее и сильнее просыпалась тяга к более чистой и как бы более благородной жизни. Не сможет же она быть здесь и тогда, когда… однажды… придет то неопределенное, чему она не умеет да и не пытается придать четкий облик, но приближение чего столь же верно, сколь то, что сейчас это — жизнь.

Однажды в конце недели, когда после дождливой ночи опять светило солнце, Силья, крадучись и не замеченная никем, выбралась из дому. Она почувствовала, что сил у нее хватает, хотя дыхание вроде бы становилось понемногу все горячее. На дворе она теперь удивилась виду дома и двора, словно они впервые попались ей на глаза… У крыльца людской кто-то выплеснул грязную воду. Коровы оставили следы своего посещения двора, и по некоторым из них проехали колеса телеги…

Между постройками можно было увидеть даль, деревню и озеро за нею, где обычный дневной свет становился сверкающим. Но когда она посмотрела туда, глаза быстро стало слепить и появилось чувство усталости. Откуда-то с поля доносился голос пахаря, понукавшего лошадь, это было так близко, что она узнала пахаря по голосу… Удивительно, что она вот так, без дела, обретается тут, во дворе, будничным днем в горячую трудовую пору и никто, проходя мимо, не выкрикнул ей ни одного распоряжения. Хотя жизнь ее день ото дня становилась вроде бы все красивее и яснее и хотя эта жизнь стала несравненно возвышеннее, чем у тех, что там и тут трудятся изо всех сил и заставляют трудиться других, она все же в таком состоянии, что не может ничего делать сама. Где-то в глубине сознания это противоречие казалось далеким, мерзким и гнетущим.

Она двигалась вперед, дошла наконец до баньки-сауны, трухлявые нижние бревна сруба которой полностью скрывала пышная крапива. Окошко предбанника было почти на уровне крапивы, однако же солнце светило в его зеленоватые, залатанные дранкой квадраты. Было довольно приятно вот так, в первой половине дня, войти в сауну. Вспомнились времена, когда она была маленькой девчушкой… Но окно здешней сауны было на теневой стороне, и тут противно воняло сыростью; на оторванной доске пола видны были засохшие пятна крови, тут пускали кровь…

Но в маленькую каморку при сауне светило солнце, и ее наполнял сладковатый запах, подобный тому, какой издает старое некрашеное дерево. Силья вошла и присела на низкую кривоногую табуретку, почему-то выставленную туда. Там валялись в беспорядке и другие вещи, была даже старинная деревянная кровать без досок ложа.

Заметив, как бродила Силья и что она долго не выходит из сауны, хозяйка пошла по ее стопам взглянуть, и чем дело, и открывала те же двери, которые только что открывала Силья. Миленькие глазки хозяйки опять глядели злобно, это была такая же злость, какую испытывает посредственный человек, видя нечто — пусть даже мелочь, — чего сам он никогда не сделал бы. Зачем же она сюда-то привала и что ее заманило?.. И хозяйка сразу же подглядела, не найдется ли тут — да, такого, что плохо лежит, хотя за Сильей ничего подобного не замечали, но кто знает, что ей может взбрести, коль неизвестно, долго ли еще проживет — может, например, попытаться что-нибудь всучить Сантре Мякипяя, чтобы та подольше ее замещала или взяла бы к себе, если нельзя будет находиться здесь. Хозяйка была тугодумна, но успела сплести эту цепочку размышлений за то время, пока глаза шарили по сторонам.