Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Еще разок довелось мне пережить одно из тех зимних воскресений, которые, как я думал, навсегда ушли вместе с моим детством.

С самого утра, вопреки ходу истории, возникает волшебное ощущение того, что время не движется. Зима тянется уже давно, но будет длиться еще долго. Она хороша сама собой: в такое праздное зимнее воскресенье крестьянин поглядывает в окно и погружается в спокойное созерцание остановившегося времени; воздух, земля и небо выказывают ему свое расположение и не задают пустых вопросов. У него есть пища для себя и корм для животных, дети и все остальные домочадцы здоровы, только старушке матери слегка неможется, но ведь это скорее естественно, чем необычно.

За окном падает тихий, мягкий снег, подчеркивая и усиливая воскресное настроение. Младших детей, забравшихся на кровати взрослых, сморил дневной сон, а старший по собственному почину тащит свой букварь. Поскольку солнце совсем не показывается, весь день похож на сплошное утро, хотя время церковной службы уже давно прошло.

Я надеваю галоши прямо на носки, натягиваю на голову треух и выхожу во двор в одном пиджаке поглазеть на снегопад. Отсюда зимний день выглядит так же, как и через окно. Тщетно пытаясь расслышать, как падает снежинка на мой рукав, я вижу ее изящное кристаллическое строение, когда она тает и разрушается. Возникает такая же мысль, как летом на лугу: меня окружают сотни чудес, а я замечаю только это, единственное. Мне кажется, что и в моей черепной коробке происходит такое же безмолвное движение, какое совершают снежинки.

Потом я замечаю сауну. Вчера вечером она была горячее обычного, да, наверно, и теперь еще не остыла. Я продолжаю топтаться во дворе и представляю себе случайно подсмотренные события вчерашней ночи. Кажется, я и взаправду вижу, как наш хозяин направляется к сауне. Таинственны и неисповедимы пути хозяев.

Тепло остывающей бани доставляет удивительное, не многим ведомое наслаждение, особенно в ночь на воскресенье, через несколько часов после того, как все попарились. Семья — эти здоровые беспечные люди, живущие под заботливым правлением хозяина, — уже ушла спать. А самому хозяину почему-то не спится; кажется, что-то ломит, кто-то грызет суставы, но снадобья из шкафчика, как он чувствует, тут не помогут. Еще раз убедившись, что все спят, что нигде не осталось опасного огня, он мимоходом поправляет одеяла на детях и неслышно выскальзывает через кухонную дверь в морозную лунную ночь.

Вот и началось леченье. Сорокалетний уважаемый всеми хозяин, член приходского совета, он мечтательно стоит во дворе под луной, оглядывает спящую округу и испытывает чувства, о которых когда-то читал или которые сам пережил в былые лунные ночи. Ведь именно в такую ночь тот Матти шел красть картофель, когда увидел, что рядом с ним по снегу скользит призрак покойной хозяйки усадьбы Хейккиля, а в волосах у нее торчит железный гвоздь [23] Эпизод из повести Й. Линнанкоски «Борьба за усадьбу Хейккиля». . И хозяину уже кажется, что призрак автора этой повести — могучего, некогда живого человека — стоит теперь рядом с ним и хочет что-то сказать. Хозяин быстро оглядывается на свой большой дом, в тени которого еще стоит, и безмолвно заверяет спящих там близких: все хорошо, горевать не о чем…

Затем он направляется к сауне. Стараясь двигаться бесшумно, он на цыпочках входит в нее и видит протянувшийся от окна к каменке лунный прямоугольник. Почти во всей парилке светло. Он разглядывает бревенчатые стены и зимние заготовки, вспоминая плотников, которые срубили баню и были довольны, что хозяин хорошо оплатил их неважную работу. Недолго думая, он залезает на полок и вытягивается там, окутанный приятным, бросающим в легкий пот теплом.

Почтенный хозяин наслаждается одиночеством, ему не мешает ни одно «важное дело». Жизнь и смерть, дом и вселенная почти тождественны здесь, на этом полуосвещенном полке сауны. Он закрывает глаза и, кажется, засыпает…

Сегодня, в обычное зимнее воскресенье, я тоже юркнул в свою сауну. Но даже и светлым днем ее еще не остывшие стены ограждают от всего внешнего, докучавшего своей кажущейся неотложностью. Стены и углы теперь уже не так горячи, как ночью, но они все еще дышат подлинностью и гармонией. А за окном падает тихий зимний снег. Скоро наступит Сретенье.

Дети дознались, что я в бане, и ввалились сюда, топоча ногами. Краснощекие, пахнущие свежим воздухом, они влезают в пальто на полок, где вчера вечером шумно парились. Приятно видеть, что их тоже охватывает особое настроение. Они сбрасывают пальто, кидают их в сторону и пристраиваются под бок ко мне. Так они сидят — тихо, словно в церкви.

Но проходит какое-то время, и естественная неистощимая потребность действовать одерживает верх. С самого лета они не пускали мыльных пузырей, а тут на глаза попадается все, что для этого нужно: с окна берется мыло, с краю кадушки — ковш, а из кадушки — капелька прохладной воды. Соломинок сколько угодно на полке. И вот уже под потолком, подобно маленьким вселенным, плавают радужно переливающиеся шары — плод напряженного усердия и надутых детских щек.

Так идет время отца с детьми. Но нас находит служанка и громко сообщает, что приехали гости на двух санях, они уже во дворе.

Настоящих ночей летом в северных краях по сути дела и не бывает. Бывает лишь затянувшийся вечер с ненадолго сгущающимися сумерками. Но в этих сумерках есть невыразимая словом прозрачность, предвозвестница приближающегося утра. Музыка вечера тогда вызывает ощущение темно-синего, фиалочного цвета, и пианиссимо ее звучит столь утонченно, что продолжается еще и в крохотной паузе, а затем уже возникает высокая, нежная мелодия первой скрипки, которую погодя подхватывает виолончель, но это лишь нутром угадываемая, музыкальная картина. Однако она получает подтверждение и во внешнем мире: тысячи ветвей и высь небосвода создают тысячезвукий аккомпанемент — и вот уже утро, хотя только что еще был вечер. Жаворонок взмывает в небо, все выше и выше, и оттуда трелью вещает более мелким, щебечущим в листве пичугам, как выглядит утро, если окинуть его взглядом с высоты. Очарованный светом и высотой, он трепещет, пока возбуждение, достигнув своего апогея, не стихает внезапно, резко, и птица, расслабившись, уже безмолвная, почти падает на землю и превращается на поле в невзрачного пешехода. Солнце светит всю ночь.