Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

— Я-то уже вообразила было, что по естественной причине могу больше не беспокоиться на сей счет, — посетовала Хилья.

— Оно бы, пожалуй, и лучше было, вам и этих, что есть, достаточно.

— Если бы да кабы, что же поделаешь.

Мало-помалу учащались предродовые схватки, было ясно, что, может быть, не пройдет и часу, как наступят роды. От Ялмари же не было ни слуху ни духу.

— Не будем тревожиться, не будем тревожиться, — сказала хозяйка Телиранты. — Ведь у Хильи в этом вроде бы никогда никаких особых заминок не бывало. Ведь каждый раз все шло нормально?

— Бывало все-таки и непросто — теперь мне надо в постель — это сейчас начнется — ой, господи боже мой, что за жизнь такая!

— Ну, ну, не надо… И Ялмари скоро вернется.

— Да-а, а корова-то, бедняга, что с нею будет?

— Все будет хорошо, она уже жует жвачку.

Салонен ощутил правой рукой, как лезвие вошло в грудь Меттяля, он ощутил и сопротивление кости, когда финка перебила ребро. Странная, почти сладостная истома охватила Салонена. Он успел увидеть выражение безграничной беспомощности в слабеющем взгляде и приоткрытых губах на столь знакомом неприятном ему лице — и на какое-то мгновение испытал томительную жалость к своей жертве. Это ощущение было сильнее всего, когда он выдергивал финку из груди Меттяля. Затем, как бы очнувшись, он закричал, что нужен срочно врач, но старшой, спокойно присматривавшийся к Меттяля, сказал весомо, что на этом свете врач ему больше уже не потребуется. «Тут сейчас нужен совсем другой — представитель власти», — добавил он и хмуро посмотрел на Салонена.

— Похоже, заработал ты себе казенные харчи. Причем надолго, Нокиа-парниша.

Видно было, что Салонен и сам ошеломлен. Он сперва закричал что-то вроде того, что Меттяля, мол, сам виноват, чего он начал задираться, однако, услыхав сказанное десятником, парень и впрямь как бы очнулся и снова принялся хлопотать насчет врача.

— Туда, в деревню бы только, и оттуда лошадь… Я сам могу сходить!

— А как же, конечно, теперь сам пойдешь с удовольствием!

Салонен, однако, уже двинулся было в сторону деревни.

— Ты, Пуоламяки, и ты, Хейнонен, идите с ним, убийцу так отпускать нельзя.

Молодой человек опять вскипел. Он заговорил торопливо, запальчиво, суетясь, сунув руки в карманы. Хотя голова его не была покрыта, его светлые волосы оставались по-прежнему аккуратно причесанными, но все же он, нервничая, проводил по ним пятерней и затем привычно встряхивал головой, чтобы волосы легли ровно.

— Я никакой не убийца, черт возьми! Кто такое скажет, могу и ему с обиды сделать также!.. А этот… он же меня никогда даже настоящим именем не назвал, все только «Нокиа», как и вы все!

Парень скрипел зубами, и, похоже было, к горлу его подступал плач.

— И я сказал его жене или кто она там была — ой, ты, Юкка, зачем же ты так и себя, и меня… Но сейчас врача нужно сюда привезти, у меня должно быть право привезти врача… Пойдемте со мной, Пуоламяки и Хейнонен, я не удеру, уж у Кортсаани получим лошадь, он справедливый хозяин… Поухаживайте за этим несчастным пока, как сумеете… Ой, черт побери, что же за жизнь такая!

Парень таки не сказал, какая это жизнь. Он сразу ушел с сопровождающими, шел и продолжал говорить и нервничать. Подсознательно он словно бы хотел не видеть этого непоправимого факта, хотя вполне понимал, что это реальность. «Скорее в Кортсаани — просить лошадь и привезти лекаря».

По совету старшого плотогоны оставили труп Меттяля в том положении, как он упал там, на границе травы и ржи.

— Это может быть важно для полицейского расследования, — сказал старшой. — И вспомните, мужики, как все произошло, там этот Меттяля стоял сперва… — С серьезно-хмурым видом старшой и остальные стали вспоминать в деталях, как все случилось.

А среди отцветших купырей и как раз расцветающей таволги, упав головой в рожь, лежал Меттяля в серой саржевой одежде, в заплатанных плотовщицких пьексах с высокими голенищами. Он лежал, и его открытые глаза, казалось, уставились, не мигая, на луну, которая уже начала спускаться. В эту пору полная луна не задерживается долго на самом верху неба. В сплавном сарае спала лошадь Меттяля, и тут же рядом стояла его повозка — неважнецкие обе.

После того как Эмми — служанка Оллилы — помогла наконец поймать норовистую кобылу, оставалось лишь запрячь ее, но поскольку в Оллиле ни одного из тамошних мужчин все еще не было, Ялмари — человеку немного медлительному, пришлось еще натерпеться, покуда в конце концов он смог пуститься в путь. Однако злоключения его на этом не кончились.

Всю дорогу он пребывал в том ребяческом настроении. В его взволнованности было что-то крайне беспомощное. Где-то в глубине сознания он как бы испытывал в определенном смысле счастье, но лишь до тех пор, пока ехал один в повозке по лесной дороге летней ночью. И ведь он, как мог, старался, что было сил стегая лошадь. Если же где-то и происходили какие-то беды, то он в этом не виноват — ему не обязательно видеть все несчастья. Уже въехав в деревню, где находилась приходская церковь и воскресным этим вечером еще попадались кое-где на окраине отдельные парочки, он все еще продолжал погонять лошадь и кто угодно мог видеть его старания.

Но тут, в селе, акушерки дома не оказалось: незадолго до прибытия Ялмари ее увезли в другой конец волости. Кобыла Оллилы была вся в мыле, но он должен постараться выполнить начатое, пока есть хоть какая-то надежда. Давай помчимся туда! Небось дома-то уже произошло все, что должно было произойти, а он все еще не нашел эту акушерку, за которой послан, и придется искать — ничего не поделаешь… Вон там кто-то уже скосил сено. Вешала прочно, уверенно стояли в летней ночи. И они как-то по-своему словно бы добавляли Ялмари озабоченности, словно бы напоминая ему, что и он — крепкий и усердный земледелец — должен среди огорчительной спешки умудриться определить свое отношение к этим увиденным им первыми за нынешнее лето вешалам с сушащимся сеном. Живущих в этой стороне он толком и не знал.

Наконец он добрался до того хутора, куда увезли акушерку, добрался словно бы только для того, чтобы услыхать, что и тут дело было в той же стадии, как, вероятно, и у Хильи. «Нет, еще нет, но в любой момент может начаться, так что уехать барышне никак нельзя. А если у вас там какие-то серьезные трудности, то лучше бы попросить приехать доктора».

— Трудности и там, и тут, наверное, одинаковые, так что и у нас нужна такая же помощь. Уж это всегда… когда нет человеку помощи… в этом обществе, — почему-то добавил Ялмари и тут же немного сконфузился, что проявил несдержанность.

— Та-ак… — только и произнесла барышня-акушерка — с головы до ног во всем чистом — и устремилась в глубь дома, откуда слышались приводящие мужчину в ужас крики незнакомой ему женщины, корчащейся в родовых схватках.