Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Когда Иванова ночь так прекрасна и тиха, как эта, она приглушает окрестные черты, которые при дневном свете кажутся самыми приметными. Все мельчайшие, но знаменательные события праздничной ночи, уже начинающие там и сям приключаться с разными людьми, как бы взлетают в сияющее северное небо и там мерцают в такт чуть слышной далекой мелодии. Мелодия расскажет тебе, одинокий наблюдатель, об этих событиях и наполнит твое сердце сладкой печалью, и ты позавидуешь тем людям, с которыми все это приключается в праздничную ночь. Кто-то другой чувствовал то же в прошлую Иванову ночь, но теперь он ничего не помнит: окутанный новым счастливым туманом, он спешит к новой, бледно светящейся двери, успевая на бегу различить тысячи неподвижных цветочных головок, стиснутых в праздничной цветочной толчее. Мелодия смолкла. Восток, запад, север и юг ограничивают пределы пространства, в котором живет этот легкий отзывчивый дух, простертый от одних ржаных полей до других, от дворов к дворам, вдоль заросших купырем обочин и нагретых за день гладких дорог.

И глубину ночи заполняет великая вечная умиротворенная жизнь, чей затаенный огонь сосредоточен в эти ночные часы в немногих там и сям не спящих людях, в их сердцах и глазах, хотя все вокруг кажется погруженным в непробудный сон.

Люйли Корке этой ночью идет на танцы. Она собирается втихомолку, никому ничего не говоря, но домашние, конечно, видят ее приготовления. А Вяйнё и сам собирается идти, может быть, уже ушел. Люйли никогда раньше не ходила на танцы, но никто ей не перечит. Ей вообще ничего не говорят.

Люйли одевается в амбаре, потому что для нее сейчас главное, чтобы ей не мешали. Каждая вещь, которую она надевает, словно хочет ободрить ее, каждое прикосновение гребня к волосам словно ласкает и желает счастья. Люйли умеет танцевать, и она будет танцевать с Элиасом сегодня ночью. Сейчас она завяжет пояс.

Настроение ее со вчерашнего дня сильно изменилось: сердце озорно бьется, а в голове мелькают планы, один отчаяннее другого. Она чувствует, что вплотную приблизилась к чему-то новому — как тогда, когда давним воскресным вечером размышляла о супружестве. — Вот говорят все о ночных похождениях, и всегда имеется в виду что-то дурное. А я тоже сегодня отправляюсь в ночное похождение, на танцы! Ну и что, что я девушка, я все равно иду. У меня есть — любовник…

И все это — ночные похождения, танцы, любовник — все ждало за дверью на родном дворе, чтобы составить ей компанию, как только она будет готова. Словно подмигивая, они с веселой улыбкой признавали свою дурную репутацию. Вот девушка появилась на пороге и бросила взгляд на тропинку, по которой еще вчера поднималась на холм. Но теперь она отправилась не туда, а вниз, огибая коровник, к деревне. Ее вечерние прогулки на холм и все, что с ними связано, оставались дома. — Тогда в воскресенье Элиас боялся, что они заметят… Теперь я понимаю… Мы встретимся там и вместе уйдем… поздно ночью… И пойдем… — Она не осмелилась додумать мысль до конца: пойдем ко мне в амбар. Все ее домашние казались девушке какими-то чужими, сторонними людьми, зато образ Элиаса приблизился, на его лице играла та же милая плутоватая улыбка, которая столь удручающе подействовала на нее в воскресенье. Но теперь Иванова ночь. И все прежнее теряет значение, забывается, отодвигается вдаль. А жизнь сосредоточивается на нынешних ощущениях — красивой одежде, чисто вымытой коже. Молодая девушка бодро подвигается вперед и одновременно посматривает по сторонам на лесную поляну, празднично курящуюся разноцветьем — золотисто-желтыми лютиками, лиловой геранью. У стены сенного сарая пышно разросся купырь. А из овражка поднимается необычный на вид, почти черный чертополох, отягченный бутонами, долговязый и худосочный, как пугливый аристократ.

В эту ночь позволено выпить вина даже молодой девушке, которая никогда прежде его не пробовала и им не интересовалась. Но теперь она попробует его вместе с другими, и уж точно никто не посмотрит на нее косо. И так же неприметно для других она глянет наружу, и белая ночь, завладев на минуту ее вниманием, строго укажет ей в присутствии пионов и пеларгонии, что она становится взрослой женщиной.

Люйли была знакома с одной девушкой, с которой, правда, никогда не имела особенно тесных отношений. Дом девушки был примерно на полпути от Корке к Замку. Подыгрывающая судьба тонко подстроила так, чтобы Люйли заранее повстречалась с девушкой и так, самым натуральным образом, условилась с ней идти на танцы вместе. Теперь Люйли зашла за ней. Мать девушки была еще наверху. Старуха одобрительно улыбалась, провожая девушек. А те вышли из дома и отправились навстречу своей судьбе, и крепнущая ночь получила от них дополнительный подпитывающий заряд для своего невидимого сильного духа, заряд, чей срок был недолог, всего несколько часов. С высокого склона Малкамяки ночь уже собрала свою часть, а носитель ее прибудет сюда, когда доберется, — это Элиас, причем не один, а, что удивительно, с Герцогом. Работник Тааве уже где-то здесь и уже что-то выкрикивает. Вся здешняя компания пьяным-пьяна.

Люйли Корке вместе со своей знакомой появляется во дворе и входит в дом. Все пришедшие дорогой мысли мгновенно тонут в шуме музыки и танцев. Сумеречный воздух нашептывает, что Элиас идет.

Для нового хозяина Малкамяки наступили приятнейшие минуты, зубы его ослепительно блестели, речь сверкала остроумием. Бруниуса он попросил подождать секундочку, а сам подскочил к окну Элиаса и шутливо распорядился: «В баню, в баню!» И, не дожидаясь ответа, поспешил к своему гостю, вместе они медленно стали спускаться к бане. Элиас нагнал их внизу. Представляя его, хозяин прибавил: «Пожил в большом свете и свел с ума не одну даму».

— Невелик труд, когда сводить не с чего, — тут же буркнул Элиас и понял, что сморозил глупость.

С другой стороны, фраза определила его отношение с этим Бруниусом, который со снисходительной улыбкой взирал на него сквозь очки. И к тому же задела хозяина, на некоторое время переставшего сверкать зубами.

Они вошли в предбанник и начали раздеваться. Элиас откровенно веселился: «Так-так, вот в чем дело! Отлично вижу, что у вас двоих какие-то приятные новости. Старик все на что-то намекает и радуется… Ну и туша, о-го-го!.. Все-таки здорово, что сегодня праздничная ночь!»

Одежда и очки были сложены, и от прежнего Бруниуса не осталось ничего, кроме двух широких передних зубов, которые то и дело обнажались под норовившими попасть в рот усами. Это придавало его лицу выражение вечного страдания. Он казался странно беспомощным, конечности по сравнению с туловищем были худы и слабы. Глаза без очков смотрели влажно и мягко. Книгочей!