Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Но в Корке заглянули еще одни гости — мать и дочь, — та дочь, с которой Люйли потом пойдет на танцы в Иванову ночь. Девушка спросила, когда они остались вдвоем: «Сюда Элиас Малкамяки приходил?» — «Приходил, с матерью», — подтвердила Люйли. Девушка схватила ее за руку и шепотом спросила: «Ну что, красивый парень?» Люйли усмехнулась. «Он обнимал тебя?» — проговорила девушка тем же замирающим голосом, который напоминал едва слышный аромат ночных цветов. Люйли отрицательно качнула головой, и у нее вырвался такой же короткий смешок, как когда-то в доме старой хозяйки в Малкамяки. Нет, все-таки вызрело что-то новое в этом просторном дне, и слова девушки прозвучали как веселое напутствие. Для этой девушки Элиас был мечтой, о нем она думала и вздыхала. Но весь Элиас, настоящий, целый мир, заключенный в телесную оболочку и названный таким именем, существовал рядом с Люйли, ходил, жил и скоро должен был подступить совсем близко… И сегодняшняя встреча предстала перед Люйли в новом свете, когда она возвращалась чуть впереди матери к дому, проводив последних вечерних гостей. Было легко ждать завтрашнего дня. К тому же сегодня распустилась сирень. И снова пел дрозд. И ведь правда — Иванов день скоро… А вон там — Малкамяки и Элиас, и только недавно он был здесь. Солнышко больше не слепит глаза. Да, такие теперь вечера…

Наступил вечер понедельника, Люйли и Элиас встретились, и Люйли в ласках Элиаса обнаружила нечто новое, нечто такое, что подействовало на нее чрезвычайно возбуждающе, хотя она не могла дать себе отчет, приятно ей это или нет. Но до назначенного срока, до Ивановой ночи, оставалось уже немного.

Элиасу, который возвращается со свидания в предпоследнюю ночь перед Ивановым днем, то есть в самую короткую ночь, этому рослому, красивому молодому человеку с ласковыми глазами, сейчас двадцать лет.

Его отношения с Люйли, хотя и коренились в раннем детстве, начались все же только в этом году, на переходе весны в лето, и самыми прекрасными мгновениями в них были те, когда он в свой первый вечер увидел с прогалины на лесистом холме приоткрытую дверь амбара и в ту же секунду ощутил уверенность, что Люйли непременно придет к нему сюда и именно теперь. Это была высшая точка, и она не подвергалась сомнениям. Все прочее, что происходило после, было иного разбора и так или иначе относилось к той части человеческого бытия, где правил необязательный случай. Люйли пережила высшую точку тогда же, когда и Элиас, — когда «вдруг на нее словно пахнуло горячим ветром» и она двинулась вверх по тропинке. Для них обоих высшая точка естественным образом разрешилась в первом поцелуе, а дальше уровень поддерживался ровным и неизменным… Но ведь и в другом месте, в Малкамяки, кое-что происходило. Допустим, что однажды на какой-нибудь полянке в лесу случайно встретились бы пришедшие порознь и не подозревающие друг о друге Люйли, Элиас и Ольга, встретились бы и взглянули друг другу в глаза — что бы тогда произошло? Да ничего, три души взглянули бы друг на друга, не узнавая… События идут своим чередом, и человек тут ни при чем; люди, самое большее, могут распорядиться формой, в которую облекается событие, но которая никак не влияет на существо происходящего.

Мысли Элиаса, возвращавшегося домой в самую короткую ночь, были расслабленны и дерзки. Он думал о танцах в Иванову ночь и обо всем, что там бывает. Любовные фантазии его простирались даже до женитьбы на Люйли. — Из Люйли получится прекрасная жена. Да она уже почти моя жена. Пока еще я не мог оставаться с ней, до завтрашней ночи. Но завтра, завтра мы справим свадьбу.

Он почти услышал эти слова, произнесенные вслух, и оглянулся по сторонам, проверяя, слышал ли их живущий неподалеку дух ночи. Но как видно, ночной дух был не прочь услышать ту же мысль в более пространном виде…

Намерение жениться забылось, и Элиас теперь размышлял о том времени, когда он, приобретший такой несравненный опыт, окажется вновь в веселом дружеском кругу. Это напомнило о завтрашних танцах, и воображение живее, чем прежде, нарисовало эту ночь и другие, которые за ней последуют. Так что его внутренний настрой был чрезвычайно созвучен тому, что ожидало его на подходе к Малкамяки.

Солнце садится. Чувства наперебой предлагают воображению впечатления летней ночи: коростель, дым пожога, ольховые листья. Ольга стоит в ольшанике и ищет глазами просвет в листьях для удобного наблюдения. Элиас возвращается домой с той стороны, за Бруниусом послана повозка.

Ольга чувствует, что нынешнее ее положение безумно со всех точек зрения. Этим чувством успели наградить ее листья ольхи, застывшие в покое возле самого лица. И еще низкая трава у ног, которая прислушивается и приглядывается, устремив глаза вверх. Какие обстоятельства учинили это ее положение? Громкое биение сердца говорит о Бруниусе, а ее внутреннее око видит его как некий период, протянувшийся с того танцевального вечера до нынешних тягучих минут, когда он уже где-то неподалеку и приближается к дому. Немножко забавно, что все вышло ровно так, как задумала Ольга, тем более что от нее никаких усилий не потребовалось. И вообще, что такое — Бруниус? Как он выглядит? В городе он выглядит мучеником, оттого что ему приходится ходить и ездить по тем же улицам и совершенно так же, как всем прочим людям. Еще он выглядит так, словно его чрезвычайно беспокоит мысль, знают ли прохожие на улицах, что он богат и образован. Вот таким представляет его сейчас Ольга и тотчас вспоминает, что именно этот самый Бруниус теперь подвигается сюда. Серьезность и забавность сливаются и производят невыразимо странное, но очень сильное впечатление. Летняя ночь не умеет смеяться или плакать, она не подходит близко. Вот эта ночь, потом еще одна, а потом Иванова ночь. Но то, что нынешняя ночь — самая короткая, вряд ли кто-нибудь помнит, кроме Бруниуса, написавшего Ольге: «Буду у тебя в самую короткую ночь».

Пока длился день, Ольга ухитрялась не заглядывать в лицо своего положения. Она беспечно расхаживала туда и сюда, делая кое-какие приготовления к приезду Бруниуса. Солнце уже садилось, когда она смотрела из своего окна на косые закатные лучи, скользившие по красным метелкам щавеля на поле, и на Элиаса, удалявшегося от дома куда-то на юг. Она очнулась от своего созерцания внезапно с чувством какого-то страшного упущения — или ошибки? Ее собственный голос, но не ее нынешней, а ее трехнедельной давности голос, успевший за это время забыться, объявлял ей теперь о ее упущении и о последней возможности его исправить. Но Элиас уходил туда, на юг, а Бруниус с минуты на минуту должен был быть. И если он успеет прежде, то все — мне больше не уйти, никогда. Чувство страшной безысходности начало овладевать Ольгой. Элиас уже пропал из виду. Тени удлинялись с бесчувственной непреклонностью, и самая короткая ночь оповестила о своем приходе.