Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Старый хозяин Салмелуса в тот вечер бодрствовал до тех пор, пока Куста не вернулся. Это произошло уже за полночь, часа в два. Сын возвращался веселым шагом, и отцу больше ничего не требовалось видеть и слышать, он уже и так знал все.

Молодой человек, возвратившийся сюда в старый дом, когда луна уже светила вовсю, конечно, думал в тот момент не о тех достойных внимания делах, которые успели совершить здесь его отец и тетка. Старый хозяин очень хорошо понимал это и верил, что если бы сын хоть немного задумался о столь далеких вещах, то был бы, конечно же, благодарен обоим им, старым людям. Слышно было, как Куста укладывался спать в своей комнате; хотя звуки оттуда доносились слабо, все же можно было понять, что тот в радостном настроении. Когда в комнате сына все стихло, старый хозяин почувствовал, что теперь он совсем один, и в этом одиночестве ему осталось только наблюдать за грустной беспомощностью последних своих усилий навести порядок. И даже самому себе он не признался бы, что думал об этом, приступая к ним.

Если старик не спит до утра, предаваясь таким размышлениям, это для него добром не кончится, особенно если не приведет к ясному, резкому решению, приносящему облегчение, освобождение. Хватка жизни слабеет, и в той же мере начинает ощущаться приближение смерти. В тишине предутренних часов хозяин Салмелуса вспоминал свою покойницу жену с какой-то особой серьезностью. До сих пор он полагал, что их двое — помнящих, и поэтому все казалось легче, милее. Теперь же, внезапно, дело стало выглядеть иначе. В левой стороне его груди так противно заекало, что трубка едва не выпала из руки. Он быстро отложил ее и принялся торопливо раздеваться, чтобы успеть лечь на спину, если, как показалось, предстоит долгий сон.

Жизнь была триединым целым: если одна из составляющих выпадала, то и другие не могли существовать. Не было больше возможности продолжать жизнь, и мужчине, предчувствующему приближение смерти, казалось, что и самого дома уже больше не существует. Единственным, что сейчас еще незыблемо сохранилось в памяти, был образ покойницы жены с теми истинно серьезными чертами, которые в каждом отдельном случае бывают и остаются лишь достоянием мужа и жены и которые становятся заметными только в очень важные моменты. Не имело большого значения, увидит ли он завтрашний день. В более глубоком смысле завтрашнего дня для него больше не настанет. Он потерпел полное поражение, хотя никакого сражения вроде бы не было.

После этой ночи старый хозяин стал серьезнее прежнего и очень замкнутым. Он по-прежнему ходил повсюду, но говорил так мало, что работникам иной раз оказывалось трудно понять, чем они должны заниматься, а Куста и обычно-то был столь же малословен. Конечно, все и так было хорошо известно, однако же, как ни странно, даже ближайшие очевидцы не отпускали на сей счет никаких замечаний. О прогулках Кусты тоже знали, но и этим не пользовались, чтобы подразнивать его.

Однажды случилось, что какой-то бедняк-арендатор попросил о чем-то старого хозяина в присутствии Кусты и нескольких работников. Ничего не сказав просителю, старый хозяин лишь слабо улыбнулся и поглядел на сына. — А что ты об этом думаешь? — Куста покраснел и тоже улыбнулся, но тут же лицо его отразило беспомощность и досаду. — Да что я-то… — И он пошел прочь, чуть не плача.

Поздним вечером того же дня в каморке у Хильмы он был ласковее и молчаливее обычного, и девушка обратила на это внимание.

— Что с тобой? — спросила она. Но он лишь смотрел прямо перед собой, и подбородок его вздрагивал. — Скажи, полегчает, — повторяла Хильма.

— Да отец-то стал совсем немощным.

На эти слова Кусты девушка не смогла ответить ничем иным, как молчаливым размышлением о небытии. Куста склонил голову на грудь девушки, подобно усталому ребенку, прижимающемуся к матери, и охотно бы надолго остался так, ведь в таком положении отдых ребенка и забвение мужчины бывают самыми глубокими.

Комната отца в Салмелусе и каморка Хильмы во дворе безземельного арендатора стали крайними точками жизненного пространства Кусты, между ними он теперь перемещался с предчувствием чего-то неопределенно сурового. Когда он приходил в одну из них, другая забывалась, словно и не существовала вовсе. Дома он иногда замечал, что тоскует по усопшей матери. И легкая печаль возвращала мысли мужчины в детство, где ему было легче и беззаботнее всего.

Так прошли погожие дни бабьего лета. Сделалось сыро, в ригах стали топить. Однажды утром увидели хозяина Салмелуса идущим в ригу, как обычно. Он набрал из кучи нарубленных дров охапку поленьев, кинул их в ригу через порог и, как бы застыв на мгновение, с трудом шагнул внутрь. Мартта, сестра его, случайно бросив взгляд, увидела, как Вихтори вошел в ригу, и все продолжала смотреть в ту сторону. Утро было бесцветным и хмурым: этакий случайный миг жизни, когда пожилой человек, даже самый деятельный, может неожиданно вздрогнуть, ощутив жуткий груз времени. Так случилось и с Марттой, и при этом она поймала себя на том, что уже долго глядит на ригу во все глаза. Но не поднимался дымок над ригой, и Вихтори все не шел оттуда. Со двора вообще не доносилось ни звука. Для времени, которое показывали настенные часы, это было необычным. Мартта встала и огляделась. Где же все?

Она вышла из дома и остановилась на крыльце кухни. Дверной проем риги выглядел черной дырой, неподвижной, словно задержавшийся странный миг. Что же это творится? Идти туда — да над нею же смеяться станут, — но она все же пошла. «Пришла взглянуть, что тебя тут задержало», — так она собиралась сказать Вихтори. Но из риги даже вблизи не было слышно ни звука. И когда она, вытянув шею, заглянула туда через порог, то увидела Вихтори, брата, самого близкого своего, на полу опрокинувшимся навзничь, и руки его были вытянуты вдоль тела.

Так начался этот день, и по мере приближения вечера он становился все более гнетущим. Нередко смерть стариков дает живым чувство освобождения, но теперь было иначе. У Кусты бывали настоящие разговоры с отцом лишь в детстве, а детство продолжалось до самой смерти матери. Теперь отец беззвучно отошел, так и не сказав того, что, вероятно, все же хотел бы сказать взрослому сыну. Тот, кто уходит в молчании, уходит победителем.

В тот вечер Куста раньше обычного собрался идти к избе за лесом.

— Да что же ты за человек такой? Тело отца еще не остыло, а ты уже бежишь к девке. Знаешь ли ты, мальчишка, из-за чего помер отец?

— По-моему, нужно известить Хильму, — ответил тетке Куста.

— Небось намерен привести эту сюда теперь, когда…

— Не знаю… Вы ведь ее прогнали.

— Я ее не прогоняла, но, правда, считаю, что она не придет сюда до тех пор, пока не зароют в землю того, кто ее прогнал.