Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Поскольку жена все продолжала попрекать его, Куста сказал, устало улыбаясь:

— Неужто семейству Плихтари потребовались деньги на прокорм еще какого-нибудь ребятенка?

До сих пор этому мужу не доводилось говорить с женой столь саркастически.

— Вполне может быть, — ответила Хильма. — Тот давешний, похоже, и впрямь твой, иначе чего бы торчать там, у той суки, столько времени.

У Кусты вдруг напряглось лицо, его взгляд, казалось, устремился в яростное нападение. Но в глазах жены мелькнула легкая насмешка, она не испугалась, она стояла уверенная в своей защищенности не родившимся еще ребенком. Куста видел их обоих как бы сплотившихся против него. Его охватил ужас. Он был в своем доме, словно на чужой, вражеской территории.

Полного выхода из такого положения не бывает. Увы, любовь, начинаясь, всегда бывает столь утонченной и чистой, что позже ей ничего не стоит запачкаться. Любовь мужчины и женщины подобна некоему организму, жилы и ткани которого, однажды разорвавшись, никогда больше не могут срастись. Мудрее бы с самого начала держаться внешне сурово и грубо. А самым умным было бы искать себе жену за тридевять земель.

Этой зимой то один, то другой сосед мог заметить в хозяйстве Салмелус мелкие неполадки, к которым прежние хозяева относились совсем иначе. Оставалась без внимания и все дольше ждала починки какая-нибудь отвалившаяся доска обшивки или покосившаяся калитка. В поле оставили на весну работу, которую следовало бы выполнить уже осенью. Остались непрокопанными кое-где дренажные канавы. Так продолжалось и в последующие годы — нет нужды перечислять все.

Не подала судьба надежды и на будущее родового древа.

То был по-своему важный день в жизни Кусты, когда Хильма рожала первенца. Утром-то она встала, как обычно, и, сидя в кухне за столом, слабым голосом распоряжалась, как и положено, по хозяйству, хотя нередко соглашалась со служанкой, предлагавшей сделать по-другому. «Я-то что, я сама не могу, да и не знаю…» — и она слегка приподняла подол — это стало уже у нее привычкой, — чтобы посмотреть на свои отекшие ноги. И вдруг взгляд ее как-то замутился. Она поднялась, но осталась стоять, опираясь руками о столешницу. Ловийса заметила, как напряженно сжались ее пальцы. «Хозяйка, что с вами, может, пойти за хозяином?»

Когда хозяин пришел, хозяйка уже была в горнице, стояла там странно, немного согнувшись, спиной к двери. Отношения между ними с того понедельника оставались до сих пор такими, как и следовало ожидать. Но они еще сдерживали себя — при посторонних до обмена резкостями не доходило. И никого из Плихтари в Салмелусе с тех пор не видели. Куста целыми днями пребывал на работах вне дома и двора и вечерами не был разговорчив. Чем ближе подступал срок родов — Хильма и сама не знала, когда точно, — тем незначительнее ощущал себя рядом с нею Куста, как бы ни вела себя жена. Постепенно слабело его воспоминание про то мгновение в Плихтари, про угол печи, но все же иной раз, когда они тихо лежали рядом в одной кровати, мужа внезапно захватывало то противное мучительное чувство, что некто — имярек — как бы осквернил его нежнейшее отцовство. Куста больше не ждал появления наследника, как можно было бы думать, зная, сколь сильные чувства владели им тогда, когда предположительно началось это ожидание. Теперь он оказался рабом обстоятельств и лишь подсознательно отвергал некие пугающие видения, чтобы не дать им превратиться в осознанное желание.

Сейчас, войдя в эту богатую воспоминаниями гостевую горницу, он, однако же, всем своим существом ощутил новый прилив теплоты. Теплоты к жене, которая в такой странной позе, казалось, взывала к мужу о защите. Он подошел к ней, как бы невзначай положил руку ей на плечо и спросил о чем-то несущественном. Жена глянула на него в упор, и выражение ее лица поразило его. Словно то была какая-то часть тела, которую мужчине нельзя было видеть в таком состоянии.

— Можешь ты сходить к бабушке Тонтилле и сказать, что я просила ее прийти, — и пусть постарается, чтобы этого не видела сразу вся деревня… И в Плихтари не надо ничего сообщать. Иди скорее — оох!

Стало быть, сей день определен свыше, и ему суждено стать особым днем, какого не знал этот старый наследственный дом с момента рождения нынешнего хозяина. Слух о начинающихся у хозяйки родах вроде бы приглушил всю жизнь дома, но это только с виду, а в глубине души дома росло торжественное, захватывающее ожидание. В такой день и молоденькие служанки, дочери своих матерей, причастные к хозяйке, чувствовали себя как бы значительнее. Самая большая власть во всем доме оказалась у старушки Тонтиллы, она распоряжалась, и хотя обычно бывала приветлива и добродушна, сегодня раздавала указания, ни на кого не глядя. Время шло, и выражение ее лица становилось все серьезнее.

Хозяин занимался чем-то вне дома. Он старался найти себе такую работу, чтобы остаться одному: то в дровяном сарае, то в амбаре, то возле риги. Да к риге-то и привели его сами ноги, подойдя туда, он не помнил больше, зачем пришел. Он лишь открыл дверь — и сразу увидел то место, на котором нашли его умершего отца. Сын стоял спокойно, глядя немного рассеянно. Неужели для этого он и пришел сюда, к риге? Он мысленно попытался вызвать дух покойника отца на то известное место на полу, но этот дух, похоже, спал там, перед очагом риги, и ничего не сказал сыну. Однако же и не упрекнул сына ни в чем.

Куста присел на пороге, лицом на двор, у него было такое ощущение, что сейчас ему лучше всего находиться именно здесь. Отсюда хорошо виден дом, видно и то окно, за которым Хильма — Хильма, приведенная им сюда и сделанная им такой. Куста весьма туманно представлял себе, как происходят роды, но догадывался, что помимо боли и мук с этим связано кровотечение и еще что-то, о чем обычно помалкивают. Во всем этом деле было нечто, мучащее его… и со всем этим связано… опять-таки все то, и в первую очередь Ийвари. Его призрак словно подстерегает где-то там, возле гостевой горницы, и, кажется, всем своим видом говорит, что он, несмотря ни на что, здесь даже и при таком повороте дела, но кланяться в ножки хозяину Салмелуса не намерен… И там же, рядом, его мать… и затем — та поездка за сеном… и там вон теперь рожает та, из-за которой их дела… аахх… И вновь нечто страшное — вроде пожелания — поднималось и подступало к сознанию. Куста застонал в душе, убрался в ригу, сам не отдавая себе в этом отчета, и оказался в пределах того места, где лежал в момент смерти покойник отец. Там он стоял тихо, будто к чему-то прислушиваясь. Постепенно его настроение сделалось каким-то детским, мальчишеским, и он направил шаги к дому.

Его уже искали. Во всех помещениях царила какая-то странная застывшая тишина. Девчонка Ловийса шла из гостевой горницы, замедляя шаг и стараясь не производить ни звука. «Может, хозяин пойдет туда», — сказала она как-то необычно. Хозяин пошел.