Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Через несколько часов дитя проснулось. Тогда его положили к груди матери, и оно сразу усердно принялось сосать. Оно жило. Отец смотрел на это, позабыв о своих заботах.

Забот у него хватало. Ему пришлось уже несколько раз ходить к Роймале и просить дополнительно взаймы, чтобы уплатить проценты. И Роймала не отказывал. Внимательно присматривавшиеся соседи стали догадываться, в какую сторону развиваются отношения Салмелуса и Роймалы.

— Кусте бы лучше продать все имение и купить другое — поменьше, коль уж кишка тонка: и ведь Роймала все равно наверняка приберет его хозяйство к рукам, как только Куста обеднеет.

Так говорили некоторые серьезные хозяева между собой, а иногда за стаканом пунша и самому Кусте.

Большое имение Салмелус действительно хирело, поскольку его хозяйка делалась все слабее. Это лишало бодрости и Кусту; не будь у него самой младшей, любимой дочери, Куста, вероятно, и впрямь проделал бы трюк с куплей-продажей. Но девочка, названная при крещении Сесилией, но называемая обычно всеми запросто Сильей, росла и развивалась и понятия не имела о тяготах мира сего. У нее были большие теплые глаза и красивые ресницы. Глаза были поначалу почти черными, но постепенно сделались карими. В чертах лица был легкий намек на отца, и некоторые старые люди говорили, что дитя очень напоминает мать Кусты в ее молодые годы. Странным образом те двое старших детей оказались заслоненными младшенькой, с которой все говорили и обращались, как некогда с Кустой, единственным ребенком тогдашней почтенной пары владельцев Салмелуса, оберегавших сына как зеницу ока.

И жизнь тех двоих, старших — сына Тааве и дочери Лауры, — уже не имела большого значения ни для кого. Они ходили повсюду, держась за руки, тихие и боязливые, словно считали самой надежной опорой друг друга. Ходили до тех пор, пока не настало время уйти насовсем, когда они болели, лежа рядом, в одной постели, и тихо отошли — один, а через два дня другой. Повальная эпидемия выкосила тогда за несколько недель в семьях волости множество детей, так что об этом вспоминают иной раз еще и теперь, несколько десятков лет спустя.

Малышка Силья не заболела, хотя и общалась свободно с больными братом и сестрой. Кое-кто из работников усадьбы, да и посторонние говорили, мол, посмотрим, как будет с этой младшенькой. Папаша Куста был молчалив, но на лице его снова появилась тихая улыбка. Когда жизненные трудности, все усиливаясь, достигли в конце концов исключительной степени, в глубине сознания этого зрелого мужчины мелькнуло подозрение, что во всем происходящем предназначена ему некая особая роль. Ему почти привиделось, что предыдущие поколения кивнули ему, когда он обдумывал эту мысль, и своим кивком хотели дать понять, что следовало бы сберечь и упрочить дом, земли и другое имущество. Но поскольку тут пошло уж так, как пошло, тебе нужно помнить, что мужчине следует беречь и укреплять еще нечто более важное. И словно в подтверждение, тот невидимый кивок казался обращенным в сторону оставшейся в живых девчушки, которая тогда уже семенила рядом с отцом, держась за его руку.

А в хозяйстве накапливались трудности.

В прошлом году пропала большая часть сена, во-первых, его сложили недосушив, и в сарае оно стало гореть, так что опять пришлось вытаскивать его наружу и сушить. Но едва оно просохло и как раз готовились снова заложить его в сарай, внезапно хлынул дождь и размочил его до такого состояния, какого оно не знало, даже будучи травой. Хозяина не было дома, — вот оно так и вышло… не должно хозяину иметь слишком много дел вне дома. Когда часть этого сена наконец просушили, оно уже никуда не годилось. Говорили, мол, хорошая овсяная солома и та лучше, и так оно и было. Поэтому и пришлось потом больше обычного кормить скотину соломой, отчего весной, в самую голодную пору, как раз тогда, когда и дети заболели, состояние салмелусского скота стало вызывать тревогу; у коров замечали размягчение костей, лошади отощали. Куста пытался сберечь зерно, но девушка-скотница сказала, что уйдет, раз коров нечем кормить. Однако ведь коровы одним зерном сыты не бывают, им нужно хоть сколько-нибудь сена.

Итак, трудности обступили со всех сторон. Куста ходил как в полусне. Хильма все чаще старалась прилечь, и по ее лицу, а вскоре и по всему виду стало заметно, что это не беспричинно. Даже посторонний, но с жизненным опытом прохожий мог бы наверняка сказать, что хозяйке Салмелуса кукушка уже много не накукует. И Куста догадывался, что им с Хильмой больше не ездить на свадьбы вроде той, за три волости отсюда.

Как-то Куста пошел к тому старому хуторянину, который был хорошим другом его отца и однажды как-то предостерегал его.

— Дайте тогда вы мне взаймы, коль советуете, чтобы я не имел дел с Роймалой, — сказал ему Куста как доброму знакомому.

Но хуторянин объяснил, что, как ни жаль, это уже не удастся, хотя ему и хотелось бы помочь единственному сыну Вихтори Салмелуса.

— Видишь ли, я уже человек старый, и, согласно законам бытия, дни мои сочтены. Я ни на пядь не могу сойти с пути, какого держался в лучшие дни свои и какого держался отец твой тоже, иначе пришлось бы мне вскоре ходить по таким же делам, по каким ты теперь ходишь. Я не богат, но живу неплохо, и даже в трудные времена Господь мне помогал, если я помогал сам себе. Ты же настолько запутался в силках Роймалы, что мне уже только поэтому невозможно вмешиваться в твои дела. Ты, сынок-золотце, в жизни своей совершал разные поступки, и не мое дело тебя исповедовать, да и не слыхал я о тебе ничего такого, что не подобало бы мужчине, наоборот, видел в том, как ты живешь, многое такое, что напоминает твоего отца-покойника. Но… — И тут тот старый хуторянин покачал седой головой. — …Скажу я, твой отец был молодцом и человеком дела, ты же в лучшем случае — посредственность. В тебе всегда было немного чего-то господского, это тебе передалось с материнской стороны, уж я-то знаю, и я совершенно уверен, что если в земных делах ты и потерпишь неудачу, то в вечной жизни у тебя все устроится.

Вот так же за долгие годы своего судебного заседательства случалось ему наставлять молодого неопытного судью, ведущего впервые процесс в уездном суде. И разумеется, он, по-стариковски, не преминул под конец коснуться и будущей жизни. Он вовсе еще не был дряхл и действительно мог дать разумные советы сыну своего друга. И он повторил уже сказанное однажды: Кусте было бы лучше продать часть леса. Но Куста объяснил, что Роймала дал ему в долг под залог имения и между ними такой уговор: если Куста продаст хоть одно дерево, выручка пойдет на погашение этого долга. Так что пришлось бы продать большую часть леса, прежде чем хоть что-то досталось бы самому Кусте, а продать столько леса, чтоб хватило выбраться из затруднений, — он не сказал прямо, что не готов решиться на это, — да ведь сразу оно и не удастся…