Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

В тихой по-воскресному избе девочка продолжала читать. Отец лежал на кровати и слушал. Силья читала и читала, останавливаясь и переводя дыхание порой в неподходящих местах, пока не добралась до конца:

«И потому пусть никто не думает, что зло может остаться безнаказанным, ибо безбожникам воистину будет то, что случилось с Иерусалимом. Об этом положено нам думать со всей серьезностью и запечатлеть в сердце своем, покаяться в грехах и обратиться с истинным чувством ко Христу. Аминь».

Дочитав до этого места, Силья быстро перелистала оставшиеся страницы до конца и, словно освобождаясь от всего, стала читать там, как детскую считалку: «Явись, Исусе, к нам сюда — Коль дочитаю до конца — И вознести дозволь хвалу — Во славу Господа Отца — Нас к вере чистой призови — И Святый Дух для нас яви — Чтобы нам праведными быть — И ближнему добро творить — В трудах терпенья нам пошли — Чтоб крест нести достойно свой — И жажду духа утоли — Ты этой книгой золотой». И затем еще добавила: «И да славен будет Господь во всем».

Затем деревянный переплет книги со стуком захлопнулся. Отец оставался в кровати неподвижно, словно желая лучше прочувствовать услышанное. А у Сильи пылали щеки, какое-то время она в растерянности ходила взад-вперед по комнате, будто вспоминая, что же ей делать дальше. Во дворе продолжалось все то же тихое, оттепельное воскресенье. И хотя полдень давно уже минул, но в воздухе, на земле и среди ветвей было еще много света и очарования. Силья покрыла голову платком и натянула рукавицы, выжидая, скажет ли что-нибудь на это отец. Но отец все также лежал на спине, закрыв глаза, слегка откинув голову назад, так что Силья видела его подбородок, дырочки ноздрей и глазные впадины. Увиденное так лицо казалось странно чужим. И Силья как бы убежала от него, выскочила во двор и, встав там без долгих раздумий на лыжи, скатилась вниз на берег и на лед.

Подтаявшая лыжня под легкой девчонкой была скользкой, как неправедный путь. А по льду, с которого стаял весь покрывавший его снег, лыжи скользили еще лучше. В одном месте даже открылась вода, лишь узенький перешеек соединял озерный лед с береговым припаем. По этому-то перешеечку удачно промчались лыжи Сильи. Силья, все еще во власти возбуждения, вызванного чтением, вскоре обнаружила себя у самого края открытой воды. Там она остановилась, какое-то мгновение в ушах у нее был лишь шум пульсирующей крови, но почти сразу послышался треск, точно такой же, какой она слышала, когда больная мать навсегда исчезла из дома. Теперь этот треск был потише, но раздался где-то совсем рядом, словно шепча на ухо какие-то обвинения… Это треснула полоска льда, по которой Силья только что проскочила. Девочку охватил страх, она отчаянно устремилась к берегу, но перед нею была лишь вода, по-весеннему бурая вода. Все колебалось под ногами. За треском льда и стуком сердца, казалось, слышится и голос отца. Что ж теперь с нею будет? Не только позвать на помощь, просто крикнуть она была не в состоянии, лишь замерла слегка ссутулясь, с искривившимся в плаксивой гримасе лицом. На дороге было два воскресных лыжника, они остановились. Силья наконец закричала, пытаясь разглядеть окна своей избы за голыми береговыми деревьями.

Льдина двигалась медленно, но не останавливаясь. Мужчины свернули с дороги к берегу, теперь движения их были проворными. Они уже приблизились почти к самому льду, когда мимо них промчался Куста Салмелус — с непокрытой головой и без пальто, с диким горящим взглядом. Прежде чем мужчины успели сообразить, что к чему, отец уже прыгнул на льдину, край которой тут же обломился, но он успел сделать следующий шаг на лед и схватить дочку. Он поднял ее на руки и прыгнул обратно. Однако расстояние до берега успело настолько увеличиться, что он угодил прямо в воду. Все же он успел вытолкнуть дочку на припай, так что она замочила лишь один ботинок.

Куста погрузился в воду до подмышек, прежде чем ухватился за кромку льда и смог вылезти на берег. Те два мужика лишь глядели, разинув рот. А глаза корячащегося перед ними на льду мужчины горели все также страшно. Мужики даже немного отступили — такой может и ударить. Но Куста первым делом бросился к Силье, схватил ее за волосы и сильно встряхнул. Девчонка не издала ни звука, лишь глядела на отца с ужасом. «Да что же ты творишь!» — крикнул Куста. Его подбородок заметно трясся. Постепенно он словно бы очнулся, огляделся вокруг и погнал девчонку в избу.

Старая хозяйка соседнего хутора, тихонько покачиваясь в своем маленьком кресле-качалке, видела в окно, что произошло. Она не успела и встать, как все уже окончилось. Но она знала, что нужно сделать. Она побрела к шкафу, взяла там бутылку, в которой была водка, настоянная на кусочках камфары, крикнула служанку и объяснила ей, что к чему. «Если у Салмелуса не найдется никаких лекарств, то он не жилец. Беги туда, отнеси это и вели принять как следует».

Девушка накинула шаль и побежала. Старая хозяйка и сама, одевшись, направилась к избе Кусты. Уже на полпути она встретила возвращавшуюся служанку, которая сказала, что Салмелус сразу же сделал так, как она велела.

Куста был в исподнем, когда старуха вошла в избу. Щеки его раскраснелись, а огонь в глазах сменился легким поблескиванием. Он рассказывал, повторяясь, как проснулся на кровати и, ничего не зная, помчался на берег — будто ему во сне сказали, что доченька в опасности. На столе в чашке еще было немного камфарной водки, смешавшейся с кофейной гущей. Куста проглотил это и продолжал говорить, горячась все более. «Я был настолько не в себе, что стал трепать дитя за волосы, у меня и сейчас еще голова слегка кружится; спасибо, хозяйка, послали мне снадобье, а то и не знаю, что было бы».

По правде говоря, старая хозяйка и теперь еще не была уверена, что все обойдется. Было ли возбуждение Кусты вызвано камфарной водкой или произошедшим несчастным случаем? На всякий случай хозяйка сама сделала еще одну смесь и уговорила Кусту, приняв ее, отправиться на боковую. Она также проверила, в каком состоянии Силья, и, убедившись, что девочке ничего не угрожает, медленно, с достоинством пошла обратно той же дорогой, по какой явилась сюда. Возвращаясь домой, она улыбалась, вспоминая, как застала этого отца и его дочурку спящими, когда девочка выздоравливала… У старой хозяйки было хорошее настроение.

День уже склонялся к вечеру. Куста опять лежал на кровати, а Силья сидела у окна. Мокрая отцовская одежда висела возле плиты, ботинки Сильи лежали подметками кверху у печи. Разговора между отцом и дочкой не было. Но лишь теперь Силья чувствовала себя по-настоящему неловко — и не только из-за случившегося на озере. Бесконечно далеким стал полдень, когда она читала Псалтырь. И мужчина, который сопел на кровати, был теперь совсем другим, не тем, кто дал ей прочесть историю разрушения Иерусалима. Этот, другой, таскал ее за волосы и потом говорил об этом соседской хозяйке как о каком-то чуде. И опять девочка невольно заметила, что видит только подбородок спящего отца, ноздри и надбровные дуги.