Франс Силланпяя - Люди в летней ночи

Силья брела по дороге. Еще продолжался воскресный вечер, и на окраинах деревень стояли группками парни, они весело и беззастенчиво поглядывали на идущую мимо девушку. Правда, никто из них особенно не пытался приставать к ней, странное выражение ее лица останавливало их, хотя дразнить беззащитных доставляет таким парням большое удовольствие.

Было уже около десяти вечера, когда Силья опять оказалась на том же самом месте на дороге, где в послеобеденную пору она рассталась с отцом. И она невольно остановилась там, будто лишь теперь поняв, в чем дело. Ведь она пустилась в эту долгую дорогу обратно домой, словно лишь желая опровергнуть то, что сказал ей там, во дворе у Кякеля, парень из лавки. Но теперь, когда ей оставалось пройти совсем немного — от шоссе до дома, остановка была уже как бы признанием случившегося.

Войдя во двор, Силья заметила, что дверь заперта снаружи, а подойдя к окну, увидела, что занавески задернуты изнутри. Правда, между ними оставалась узкая щель, но в нее ничего нельзя было разглядеть. Беспредельная тишина — ни лодки на озере, ни путника на дороге. Далеко отлетели и мечтательность вчерашнего вечера, и сегодняшнее солнечно-радостное настроение, какое было у нее днем.

К дому не спеша приближался хозяин Миккола. Он уже издали увидел Силью, но все же не ускорил шага. Он шагал спокойно, а Силья, не прошедшая еще конфирмации девчонка, стояла бледная в воротах родного двора, опустевшего и даже как-то похолодевшего этим поздним вечером.

— Вот так тут получилось, деточка, — едва ты успела уехать, как… — Вообще-то Миккола был весьма суровым мужчиной, но теперь он обращался к этой девушке ласковым тоном, подробно рассказывая, как узнали о случившемся и что ему пришлось тут кое-что предпринять, положить покойника на стол и послать весть Силье.

Все быстрее удалялись в прошлое и давешние события здесь, и все, что было до этого, — детство. В теплой, прелестной ночи перволетья осиротевшую девушку обдал порыв холодного ветра жизни. Миккола говорил с ней, как с совершенно взрослым человеком, так с Сильей разговаривали впервые. Миккола сказал, что в дом он заходил не один, а сперва обзавелся свидетелем, чтобы потом не было никаких неясностей. Рассказывая все это, он отпер дверь и первым вступил в сумеречную избу.

За ним вошла в комнату и Силья. Вокруг покойника царила полнейшая застывшая тишина. Занавески на окнах были задернуты, и сначала Силья не заметила, где… Миккола подошел к большому столу.

— Мы подняли его сюда, на стол, он ведь упал тут рядом, подумали, что… — сказал Миккола, потом пошел к окну, раздвинул занавески и остался стоять там, в отдалении.

Силья опять увидела нижнюю часть отцовского подбородка, дуги ноздрей и глазные впадины точно так же, как раньше, в запомнившиеся ей мгновения. Глаза покойника были чуть приоткрыты, так нередко бывало и прежде, когда отец лежал на кровати, а Силья тихонько занималась чем-нибудь или говорила нечто такое, что не требовало обязательного ответа. И теперь этот немногословный мужчина лежал здесь, и на лице его застыла последняя, едва заметная улыбка, какой встречал он столь многие крутые жизненные повороты. Теперь он словно бы усмехался тому, что Силья и Миккола уставились на него, а может быть, даже и ждали, что он изменит позу. Нет, он не пошевелился — так и лежал там, на столе, на котором… Возможно, лишь сейчас все это наконец дошло до сознания Сильи, ибо только теперь она заплакала, разревелась, как маленький ребенок. Отец однажды, будучи в хорошем настроении, рассказал ей, что она, Силья, после переезда сюда спала в первый раз здесь, на этом же столе…

Суровый хозяин Миккола не мог ничего больше сказать и лишь потихоньку отодвигался ближе к двери, но еще вернулся и стал снова задергивать занавески на окнах.

— Закрою, чтобы не приходили заглядывать, хотя ему-то это все равно, но так как-то лучше, — пояснял Миккола в перерывах между стихавшими всхлипываниями Сильи. — Такое дело — ты небось заночуешь сегодня у нас, положим тебя рядом с Тююне, ведь не пойдешь же ты на ночь глядя туда, к церкви, и надо бы малость потолковать о похоронах, время-то теплое, — оно-то могу и я все сделать, если ты не хочешь, чтобы еще кто другой — деньги у покойника есть, хоронить за счет прихода его не требуется, уж это я знаю, — только не успел еще посмотреть, есть ли у него дома, сколько надо, но в банке-то имеется, да я могу пока и своих добавить…

Новые туфли Сильи намокли в траве — уже выпала роса. Слышались разнообразные ночные голоса летней природы, тянуло каким-то смрадом. Силья и хозяин Миккола — странная пара для такого времени — брели мимо сонных жилищ к хутору Миккола. В одном из дворов еще поджидала тихая, но любопытная бабенка, которая давеча, видя, как Миккола шел к избе Салмелуса, догадалась, в чем дело, и хотела увидеть и узнать, очень ли убивается девчонка, что отец вот так помер.

— Серьезная была, а плакать не плакала, когда шла тут мимо, — вернувшись в дом, рассказывала она мужу, лежавшему на кровати.

Когда пришли в Микколу, там еще не спали. Хозяйка и Тююне, с которой Силья давеча провела день, были в такой растерянности, что даже поздоровались с Сильей за руку, а Тююне говорила так странно, словно по писаному. Затем хотели хорошенько угостить Силью, но есть она не смогла: когда надо было жевать, у нее снова выступали на глазах слезы и во рту пересыхало. Тогда улеглись спать. Силью уложили рядом с Тююне.

И со сном сироте не повезло в эту первую сиротскую ночь. Тююне заснула почти сразу и во сне сильно металась, чем мешала спать делившей с нею постель Силье, у которой и вообще-то сон был очень чуткий. Досада на Тююне немного отвлекала Силью от того, вокруг чего все время крутились ее мысли. Тююне — крупная хозяйская дочь, — заснув, небрежно закинула ноги на хрупкую Силью, и они были такие тяжелые, что Силья еле выбралась из-под них, но тогда Тююне, повернувшись, навалилась на нее всем телом и крепко обняла, что-то сонно бормоча. В дыхании ее был легкий ночной запах. Раньше Силье не приходилось спать с кем-нибудь в одной кровати, разве что с отцом, да и то уже много лет назад. Лежа теперь без сна, она вспоминала, как вчера Тююне казалась ей самым близким человеком и как, радуясь этой душевной близости, она весь солнечный день ходила улыбаясь. И как по пути к причалу они встретили тех парней, и что сказала Тююне… И как расспрашивал ее и говорил что-то отец…

После этой ночи у Сильи не осталось ни малейшей привязанности к Тююне Миккола, которая чуть было не стала ее задушевной подружкой. И ей виделось, будто старый Куста Салмелус все стоит на развилке в начале дороги и указывает ей правильный путь.

Утром Силья, уставшая, отправилась обратно в конфирмационную школу, а Миккола принялся за устройство похорон и других дел, вызванных смертью человека, дел, в которых Силья, разумеется, не больно много смыслила..