Роберт Стивенсон - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады

— Он может не согласиться, — возразил Роумен.

— Бьюсь об заклад на тысячи фунтов — согласится! — воскликнул я. — Но неважно, вы только отправьте его нынче ночью на перекресток, а остальное предоставьте мне. Уж поверьте, он охотно останется моим слугой и, поверьте, отлично справится.

Говоря это, я прошел в другой конец комнаты и принялся делать смотр своему гардеробу.

— Что ж, — сказал Роумен, пожав плечами, — одной опасностью больше, одной меньше... вы бы сказали: à la guerre comme à la guerre. [47] На войне, как на войне (франц.) . Пускай мальчишка едет, по крайности будет вам помощник. — И он уже собрался было позвонить, но тут заметил, что я роюсь в гардеробе. — Напрасно вы так любовно разглядываете все эти сюртуки, жилеты, галстуки и прочие доспехи. Вам незачем превращаться в щеголя. В конце концов это даже противу нынешней моды.

— Вам угодно шутить, сэр, — сказал я. — А меж тем вы по этой части не знаток. От туалетов зависит моя жизнь, они помогают моему маскараду; но взять с собою их все я не могу, а потому спешить с выбором было бы преглупо. Поймите наконец, что мне надобно. Я хочу быть незаметным, это первое; второе, я хочу быть незаметным в карете и с лакеем. Неужто вы не в состоянии понять, сколь сложно выбрать для этого подобающее платье? Все предметы моего туалета должны быть не слишком грубы и не слишком изысканны: rien de voyant, rien qui détonne; [48] Ничто не должно бросаться в глаза, ничто не должно нарушать гармонию (франц.) . я должен обратиться в состоятельного молодого человека приятной наружности, каких немало, который путешествует как ему и положено и о котором хозяин гостиницы позабудет в тот же день, а горничная, быть может, украдкой вздохнет, ну и бог с ней! Так одеться — искусство весьма тонкое.

— Я с успехом в нем упражняюсь вот уже полвека, — с усмешкой сказал Роумен. — Черная тройка и чистая сорочка — вот вам самое верное средство.

— Вы меня удивляете. Никак от вас не ожидал суждений столь поверхностных! — сказал я, обдумывая меж тем, какому из двух сюртуков отдать предпочтение. — Помилуйте, мистер Роумен, да разве у меня такая же седая голова? Или, быть может, вы путешествуете в собственной карете да со щеголеватым лакеем?

— Признаюсь, ни то, ни другое, — отвечал он.

— В том-то и соль, — продолжал я. — Мне надо быть одетым под стать щеголеватому лакею и кожаной сумке для бумаг. — Тут я замолчал. Подошел к сумке и поглядел на нее с некоторым сомнением. — Да, — продолжал я. — Да, и кожаной сумке для бумаг! Сразу видно, у хозяина ее и денежки водятся и земли тоже, а значит, и поверенный имеется. Сумке этой цены нет. Вот только лучше бы в ней было поменьше денег. Уж больно тяжка ответственность. Не разумнее ли взять с собою пятьсот фунтов, а остальное вверить вашему попечению, мистер Роумен?

— Если только вы убеждены, что они вам не понадобятся, — отвечал Роумен.

— Ничуть я не убежден, — возразил я. — Не убежден прежде всего как философ. У меня никогда еще не бывало таких денег, и, почем знать, вдруг мне вздумается пустить их на ветер? Не убежден и как беглец. Поди угадай, что мне может понадобиться? Вдруг того, что будет при мне, не хватит. Но тогда я вам напишу, чтобы вы прислали еще.

— Вы не понимаете, — возразил Роумен. — Отныне я порываю с вами все связи. Нынче вечером, прежде чем уехать, вы должны выдать мне доверенность и с этой минуты забыть о моем существовании до лучших времен.

Помнится, я стал было с ним спорить.

— Но подумайте хотя бы раз и обо мне! — сказал Роумен. — Считается, что до нынешнего вечера я вас в глаза не видал. Нынче мы встретились с вами впервые, вы дали мне доверенность, и нынче же вечером я вновь потерял вас из виду... Я знать не знаю, куда вы подевались, у вас свои дела, я не считал себя вправе задавать вам вопросы! И заметьте, это все куда более ради вашей безопасности, нежели ради моей.

— И мне даже писать к вам нельзя? — спросил я, несколько сбитый с толку.

— Я чувствую, что обрываю последнюю нить, которая связывает вас со здравым смыслом, — отвечал он. — И, однако, это просто и ясно: да, и писать нельзя. А ежели вы напишете, я не отвечу.

— Но ведь письмо... — начал я.

— Выслушайте меня, — перебил Роумен. — Что сделает ваш кузен, едва прочтет ту злосчастную газетную заметку? Предложит полиции досматривать мою корреспонденцию! Стало быть, как только вы мне напишете, считайте, что написали прямиком на Бау-стрит; а ежели вы послушаетесь моего совета, то отправите мне письмо лишь из Франции.

— Проклятье! — не выдержал я, ибо вдруг понял, что это может помешать мне в серьезном деле.

— Ну что еще? — спросил Роумен.

— Стало быть, до отъезда придется нам заняться еще кое-чем, — отвечал я.

— У нас впереди ночь, — сказал он. — Лишь бы только вы уехали до рассвета.

— Признаться, я так выиграл от ваших советов и забот, мистер Роумен, — сказал я, — что мне просто боязно порывать с вами все связи, и я даже попросил бы, чтобы вы нашли себе замену. Был бы крайне вам признателен, ежели бы вы дали мне рекомендательное письмо к кому-либо из ваших коллег в Эдинбурге — желательно, чтобы это был человек пожилой, искушенный в делах, весьма почтенный и умеющий хранить тайну. Можете вы снабдить меня таким письмом?

— Нет, — отвечал он. — Конечно, нет. Ничего подобного я не сделаю.

— Вы бы очень меня этим одолжили, сэр, — настаивал я.

— Я совершил бы грубую, непростительную ошибку, — возразил он. — Как? Дать вам рекомендательное письмо? А когда нагрянет полиция, забыть об этом, так, что ли? Ну, нет. И не просите.

— Вы правы, как всегда, — сказал я. — О письме не может быть и речи, я понимаю. Но имя адвоката вы могли просто обронить во время разговора, а, раз услыхав его, я мог воспользоваться случаем и самочинно явиться к оному адвокату; дело мое от этого только выиграет, а на вас не будет брошено ни малейшей тени.

— А что у вас за дело? — спросил Роумен.

— Я не говорил, что у меня есть какое-то дело, — отвечал я. — Это просто на всякий случай. Вдруг возникнет такая надобность.

— Хорошо, — сказал он, махнув рукой. — Я упомянул при вас мистера Робби, и хватит об этом!.. Хотя погодите! — прибавил он. — Я придумал, как вам помочь и самому при этом не запутаться.

Он написал на листке бумаги свое имя и адрес эдинбургского адвоката и сунул листок мне.

Когда, упаковав все необходимое, подписав бумаги и разделив с Роуменом преотличный холодный ужин, я наконец готов был пуститься в путь, шел уже третий час ночи. Поверенный сам выпроводил нас через окно в той части дома, которая, как выяснилось, была неплохо знакома Джорджу Роули: окно это, по его словам, служило своего рода потайным ходом, через который слуги имели обыкновение уходить и возвращаться, ежели у них была охота весело провести вечерок без ведома хозяев. Помню, какую кислую мину скорчил поверенный при этом открытии, как он поджал губы, нахмурился и несколько раз повторил: «Надобно этим заняться! Завтра же поутру велю забрать окно решеткой!» Поглощенный этими заботами, он, по-моему, сам не заметил, как простился со мною; нам передали наш багаж, окно за нами затворилось, и тот же час мы затерялись в сторожкой ночной тьме, среди деревьев.