Роберт Стивенсон - Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады

— Не забывайте, что я человек пришлый, — промолвил я. — И ежели я сделал что-нибудь не так, сударыня, то единственно по невежеству. Нынче же вечером, ежели вы соблаговолите взять меня с собою, я буду иметь честь сопровождать вас в вашу церковь.

Но успокоить миссис Макрэнкин оказалось не так-то просто, и она удалилась в свои комнаты, ворча что-то себе под нос.

— Итак, Роули, ты тоже был в церкви? — спросил я.

— С вашего позволения, сэр, — сказал он.

— Что ж, значит, нам обоим равно не повезло, — заметил я. — И как же ты справился с шотландским богослужением?

— Да что, сэр, трудновато пришлось, чуть вовсе не осрамился, — отвечал Роули. — Не пойму даже, с чего бы это, но, сдается мне, тут уж больно все переменилось со времен Уильяма Уоллеса. Ну и чудная же эта церковь, куда она меня водила, мистер Энн! Прямо диву даюсь, как я высидел всю службу до конца, может, потому, что она мне то и дело совала леденцы. Она ведь добрая душа, наша хозяйка, хоть и налетит другой раз, что твой коршун, и уж больно беспокойная, а только, право слово, мистер Энн, она это все не со зла. Да вот нынче утром как напустится на меня, прямо беда! Понимаете, вчера она меня позвала ужинать, а я, сэр, с вашего позволения, осмелился да и сыграл ей песенку-другую на флажолете, и она ничего, вроде даже довольна была. Ну вот, я утром-то нынче и стал потихоньку наигрывать сам себе, а она как взовьется, да как закричит на меня, да все попрекает и попрекает, дескать, нынче воскресенье!

— Видишь ли, Роули, они тут все немного не в себе, и нам надобно им угождать, — сказал я. — Смотри же, не ссорься с миссис Макрэнкин, а пуще всего остерегайся с ней спорить, не то будет худо. Что она тебе ни скажет, ты знай кланяйся да тверди: «Как вам будет угодно, сударыня» либо «Прошу прощения, сударыня». И еще вот что: мне тебя, конечно, очень жаль, но придется тебе и к вечерней службе с ней сходить. Ничего не поделаешь, мой милый, это наш долг.

Как я и ожидал, с первым звуком вечернего колокола к нам явилась миссис Макрэнкин, чтобы препроводить нас в церковь; я вскочил и с готовностью предложил ей руку. Роули поплелся следом. Я уже начинал привыкать к опасностям моего пребывания в Эдинбурге, и мне показалось даже забавным предстать перед новой паствой в новой церкви. Правда, к концу службы я не забавлялся более, ибо если поутру преподобный доктор Грей был весьма многоречив, то мистер Маккроу оказался еще куда многоречивой, да притом говорил сумбурно и невразумительно, и проповедь его состояла из одних лишь нападок на все иные вероисповедания, включая и мое; поэтому меня клонило ко сну, и я несколько оживлялся лишь, когда проповедник позволял себе открытые оскорбления в адрес инаковерующих. Словом, я изо всей мочи таращил глаза и время от времени колол Роули булавкой в бок, чтобы и он не задремал, так что оба мы с грехом пополам высидели всю службу до конца.

Миссис Макрэнкин была совсем покорена нашим «благочестием», но, боюсь, в этом не последнюю роль сыграли соображения земного толка. Прежде всего ей лестно было шествовать в церковь об руку с элегантным молодым джентльменом, да еще в сопровождении щеголеватого слуги с кокардой на шляпе. Это явствовало из того, как она хлопотала вокруг нас, указывая нам в молитвеннике нужные места, шепотом сообщила мне имя проповедника, совала мятные конфетки — я немедля передавал их Роули, — и поминутно украдкой поглядывала по сторонам, чтобы убедиться, что на нас смотрят. Роули был недурен собой, и я тоже не совсем урод, да простит мне читатель такую нескромность. Если сами вы уже не молоды, как светлеет комната, как озаряется все вокруг, едва вашему взору предстанут юность, изящество, здоровье и миловидность! Вам уже нет в них никакой корысти, вы не стремитесь ими завладеть даже для вашего сына, и, однако же, с улыбкой ими любуетесь, и при одном воспоминании о таких минутах вновь невольно улыбаетесь. Попробуйте испытать это или хоть вспомнить — и не улыбнуться от безграничного, сокровенного и притом вполне бескорыстного удовольствия! Вот такое чувство и владело нашей почтенной миссис Макрэнкин, или уж я вовсе не понимаю женщин. Во-первых, она шла в церковь в сопровождении слуги с кокардой; во-вторых, дом ее осветился присутствием двух красивых представителей сильного пола, которые всегда учтиво и уважительно с нею обходились и никогда не вступали в спор.

Такие чувства надобно было поощрять, и потому по пути домой из церкви (если это можно назвать церковью) я пустил в ход самую коварную уловку, чтобы еще сильней воспламенить ее интерес к нам: я доверив ей свою сердечную тайну. Стоило мне заикнуться о юной леди, которой я отдал свое сердце, как миссис Макрэнкин обратила на меня взор, исполненный устрашающей серьезности.

— Она хороша собой? — спросила сия достойная особа.

Я от всей души заверил ее в этом.

— А какой она веры? — последовал новый вопрос, и от неожиданности я совсем оторопел.

— Право, не знаю, сударыня, я как-то не спрашивал! — воскликнул я. — Знаю лишь, что она истинная христианка, и этого мне довольно.

— Да, но тверда ли она в своей вере? — со вздохом произнесла миссис Макрэнкин. — Ведь истинные христиане есть во всяком вероисповедании. Встречаются они и среди макглашанитов, есть и среди гласситов, а сколько их среди макмилланитов, и даже в англиканской церкви найдутся.

— Я знавал даже иных весьма благочестивых католиков, если уж на то пошло! — подхватил я.

— Мистер Дьюси, постыдитесь, сэр! — воскликнула миссис Макрэнкин.

— Помилуйте, сударыня! Я ведь только... — начал было я.

— Не годится шутить в серьезных делах, — наставительно молвила она, не дав мне даже договорить.

Вообще же, когда я рассказывал ей про нашу с Флорой любовь то немногое, что счел нужным рассказать, она чуть ли не облизывалась, точно кошка перед горшком со сметаной, и, как ни странно — вот что значит пылкое чувство! — мне и самому было столь же приятно излить свою любовь перед этой твердокаменной слушательницей. Меж нами сразу же образовались крепкие узы: с той минуты мы точно спаялись в единую семью, и мне не стоило никакого труда уговорить миссис Макрэнкин откушать с нами чаю и сидеть при этом во главе стола. Престранная это получилась компания: миссис Макрэнкин, Роули и виконт Энн! Но я согласен с апостолом, если только слегка изменить его изречение «Все — женщинам!». И пусть в тот день, когда я не смогу более угодить даме, меня удавят моим собственным галстуком!

На другое утро, ровно в половине девятого, я уже звонил у дверей адвокатской конторы на Касл-стрит, где ждал меня мистер Робби; он удобно расположился за письменным столом; по стенам его кабинета сверху донизу тянулись полки, уставленные зелеными папками с делами. Поздоровался он со мною, как со старинным другом.