Любовь Овсянникова - Побег аферистки

— Такие все красные и распрекрасные, что глаза разбегаются, — пошутил. — Которая из вас меня узнает, та и есть Татьяна.

— Это я, Гриша, — тихо отозвалась девушка с обмотанной бинтами головой и пластырем на лице. — Здравствуй! Чего на тебя Дарка набросилась?

— И здесь слышно было? Глупая молодица, я тебе скажу. Ну проходу мне не дает, цепляется и все, — Григорий приблизился к этой девушке, взял стул, сел рядом. — Я бы тебя ни за что не узнал, — тихо сказал ей. — Ты совсем непохожей на себя сделалась. Разве что голос немного прежний напоминает. Ну что ты это выдумала, зачем? — спросил, виновато опуская глаза.

— Но ведь лучше теперь стало, да?

— Да оно же недаром женщины бегают на ту пластику, — Григорий открыто посмотрел Татьяне в глаза. — Конечно, какие-то недостатки там устраняют.

Говорить, казалось, было не о чем. Посетитель закрутился на стуле, пару раз нервно откашлялся. А потом бросил придумывать какие-то учтивые слова и взялся за дело. Он вынул из сумки принесенные гостинцы, молча поставил на тумбочку возле Татьяниной кровати. Девушка смотрела на него с любопытством, изучая и впитывая под кожу каждый его жест, пластику тела, меняющиеся выражения лица и глаз.

— Какой ты… — промолвила низким грудным голосом, и у Григория что-то екнуло внутри, оборвалось и принялось колотиться там неистово.

— Вспомнила меня? — придыханно спросил он, намекая, что знает об амнезии.

— С трудом, — в голосе девушки звенело всамделишное волнение недвусмысленного свойства. Было видно, что Григорий и в состоянии амнезии нравился ей, вызывал у нее что-то, не обозначаемое словами. — Гриша, ты мне поможешь все вспомнить? Проклятая авария…

Григорий хмыкнул, дескать, какие здесь могут быть сомнения, конечно, помогу. Он придал своему голосу беззаботности:

— А Дарку ты сразу вспомнила?

— Нет, — Татьяна засмеялась. — Ее появление здесь было для меня полной неожиданностью, и я чуть не растерялась: кто такая, как с ней держаться, о чем говорить? Но когда она начала рассказывать, как крыла тебя нелестным словом у колодца Сопильнячки, как стыдила за то, что я поехала на операцию, я сразу поняла, что это она. Глаза ничего не помнят, только кое-что напоминают эмоции, — пожаловалась Татьяна.

Григорий вздохнул, вдруг поймав себя на том, что прикидывает, каких детей может народить Татьяна, — хорошеньких или таких, какой была еще недавно. Затем он нашел, что, оказывается, в своем сознании уже давно забрал ее к себе домой, спрятал под свое крыло и ни о чем другом не заботится, как только об их будущих детях. Как хорошо, что авария не испортила результаты пластической операции, какое это для меня спасение, — невольно думал он дальше, будто в нем сидело два человека: один хлопотал и прикидывал что и как, а другой это фиксировал в сознании.

— И тебя не узнала бы, если б не услышала Даркин голос в коридоре, — между тем продолжала говорить о своем Татьяна. — Гриша, — вдруг остановилась она.

— Что?

— Ты поможешь Тамаре Михайловне похоронить девушку, которая меня закрыла от удара? — Григорий только мотнул головой, дескать, помогу. — А на Дарку не сердись. И не воспринимай ее всерьез, шути побольше. Вот она и успокоится. Я ей поручила поминки организовать, так что она тоже помогает отдать долг моей спасительнице.

— Тебя скоро выпишут?

— Обещают через неделю отпустить… — Татьяна затаила дыхание, остановившись на интонации, свидетельствовавшей, что она еще что-то прибавила бы, но видит, что Гриша собирается продолжить свою мысль.

А Григорий тем временем положил свою руку на Татьянину, лежащую поверх одеяла, легко сжал в своей ладони, затем похлопал, как это делают люди, собираясь сказать что-то важное. Татьяна, без преувеличения сказать, сызнова знакомилась с окружением, и вот такой Григорий, которого она сейчас наблюдала, ей нравился: и его внешность, и голос, и спокойный характер, и то, что он умел так хорошо смотреть на собеседника — открыто, доброжелательно, доверчиво. Как можно его обижать, такого непосредственного, искреннего человека? Она незаметным движением откинула голову назад, прикрыла веки.

— Таня, — как выдохнул, тихо сказал Григорий. — Зачем теперь что-то выдумывать, усложнять? Ты своим поступком открылась в чувствах, я… Я их принимаю и разделяю.

— Хорошо.

— Так что собирайся отсюда ехать прямо ко мне.

1

После холодного дождливого апреля потеплело, и за две недели поля и луга укрылись плотными зелеными шубками, смелее защебетали птицы, зацвели сады, готовились к цветению кусты сирени и черемухи, даже затоптанные с осени дорожки зазеленели травой и укрылись желтыми доверчивыми глазками одуванчиков.

Юрий Вспышкин подъехал ко двору, где жила Надежда Рухляковая, посигналил пару раз, не сходя с мотоцикла, удерживая равновесие широко расставленными ногами.

— Ну чего шумишь? — показалась на веранде мать Надежды. — Твоя железяка и так дребезжит, как проклятая, на всю округу слышно, что ты к нам прибыл, — тетка Варька набросила на голову платок и пошла на птичий двор заниматься хозяйством.

Скоро появилась Надежда. Неспешно пересекла двор. Подошла к Юрию, невесело улыбнулась.

— Чего ты? — спросил Юрий.

— Что «чего»?

— Чего невеселая?

— А тебе не все равно? — спросила Надежда и, закусив губу, отвернулась, пошла прогулочным шагом вдоль улицы.

На какой-то миг Юрий растерялся и задержался на месте, затем подался следом без включения мотора, отталкиваясь от земли то одной ногой, то другой, в конце концов поравнялся с ней, покатил рядом:

— Садись, покатаемся, — пригласил Надежду, кивая на заднее сидение.

Девушка села сзади, обхватила Юрины плечи, отчего по всему его телу пробежала теплая волна, и он рванул с места. Выехали на проселок, повернули на целину, по низовью проехали вдоль речушки, добрались до каменки, где об этой поре цвела кашка — мелкие бледно-голубые кисточки на коротких ножках, настоящего названия которым никто не знал. А он узнал недавно, это были степные пролески — гиацинтики беловатые. А еще здесь разливали чрезвычайно волнительное благоухание фиалки.

— Ой, — Надежда подняла ноги, захлестанные влажными травами. — Снова туфли намочила, мама заругает.

Юрий подкатил мотоцикл к большому камню с вытертой до блеска спиной — здесь любила гулять и греться на солнце детвора.

— Садись на сухое.

Он вслед за Надеждой соскочил с мотоцикла, уселся рядом на валуне.

Юрий оправдывал свою фамилию — был таким заводным, что рядом с ним никому не удавалось оставаться самым собой, вместе с тем каждый беззаботно растворялся в его воле. Это просто счастье, что та воля касалась не чего-то предосудительного, а наоборот — мальчик организовывал детей, своих ровесников и друзей на полезный досуг, на пение, танцы, музицирование и подобные дела. А у кого не было способностей к художественному проявлению, тот оставался его величеством слушателем и зрителем и считал это званием самым почетным, так как артист без публики ничего не значит.