Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]

Не желая ссориться с таким добрым и любезным человеком во всех других отношениях, я принялся помогать пильщикам, которым угодить было легче. Но тут только я заметил, что работа тяжела и печальна, когда служит единственно телесным упражнением и не соединяется с мыслью о пользе для себя или для своих.

На четвертый день Брюлета сказала мне:

— Тьенне, я вижу, что ты скучаешь, да и мне, признаться, не совсем-то весело. Завтра воскресенье: придумаем-ка какую-нибудь забаву. Я знаю, что в этот день здешние жители собираются на лужок плясать под волынку лесника. Нужно купить вина и других припасов — пусть они повеселятся в это воскресенье побольше обыкновенного и отдадут честь нашей стране.

Я исполнил желание Брюлеты. На другой день мы все, работники и множество девушек и женщин, приглашенных Теренцией из соседних мест, собрались на зеленом лужке. Старик Бастьен играл на волынке. Дочь его, прекрасная как день в своем бурбонезском наряде, была достойно честима, но не стала от этого нисколько веселее. Жозе, восхищенный красотою Брюлеты, позабывшей захватить с собой, на всякий случай, нарядное платье и всех восхищавшей своей миловидностью, смотрел как она танцует, а я потчивал и угощал, ничего не жалея, чтобы только все было хорошо. Угощение стоило мне три добрых экю, но я никогда не сожалел о них. Так все были довольны и благодарны мне за мои хлопоты.

В час вечерен праздник был в полном разгаре, и все гости говорили, что они не запомнят, чтобы ещё когда-нибудь так веселились. Завернул к нам прохожий странник, собиравший милостыню. Он покушал себе преисправно и пил так, что и доброму леснику или дровосеку было бы впору. Меня, признаться, это сильно забавляло, хотя он и пил и ел за мой счет.

Я было собрался поднести еще чарку неожиданному гостю, удивляясь тому, что не могу никак утолить в нем жажды, как вдруг между танцующими поднялся страшный шум и гвалт. Я выскочил из-за прилавка, который устроил себе для угощения посетителей, и увидел стадо из трех или четырех сот мулов, следовавших за Клерином, которому пришло в голову пройти между танцующими. Каждый, разумеется, встречал его кулаком и затрещиной. Перепуганный до смерти, он бросался то вправо, то влево, а мулы, которые страшно упрямы и не очень-то боятся ударов, привыкнув всюду следовать за Клерином, полезли прямо на танцующих, не обращая никакого внимания на пинки и тычки, толкая всех и каждого и выступая вперед так спокойно, как будто бы они были в степи какой-нибудь.

Навьюченные по уши, они, разумеется, не могли идти скоро, так что каждый имел время посторониться, а потому беды никакой не случилось. Нашлись, впрочем, парни, которые так расплясались и так были недовольны тем, что им помешали, что начали петушиться и бранились не на шутку. Зрелище вышло преуморительное. Старик Бастьен перестал играть и, схватясь за живот, так и катался со смеху.

Зная, как погонщики собирают мулов, он вдруг заиграл именно так, как следовало. Лошадка и все стадо бросились к бочке, на которую он влез, а он-то давай хохотать еще пуще прежнего тому, что под его музыку вместо веселой компании пришлось плясать стаду черных зверей.

Во время суматохи Брюлета приблизилась ко мне. Она была встревожена и смеялась вовсе не от чистого сердца.

— Что с тобой? — сказал я. — Не бойся, может быть, это наш Гюриель возвращается: он, верно, пришел танцевать с тобой.

— Нет, — отвечала она. — Теренция хорошо знает мулов своего брата и говорит, что тут нет ни одного из них. Да притом, и лошадка эта не его, и собаки у него совсем другие. А я, признаться, боюсь всех погонщиков, кроме Гюриеля, и желала бы уйти отсюда.

В то время как она говорила это, из соседнего леса высыпало человек двадцать погонщиков. Они отогнали мулов и стали смотреть на танцы.

Я старался успокоить Брюлету. Среди белого дня и при таком стечении народа я не боялся их козней и чувствовал, что могу ее защитить. Я только просил ее не отходить от меня далеко и пошел к прилавку, видя, что погонщики без церемоний подбираются к нему.

«Вина! Вина!» кричали они, думая, что попали в кабак. Я заметил им учтиво, что не торгую вином, но готов поднести им по чарке, если они учтиво меня попросят.

— Что ж у вас, свадьба что ли? — сказал самый высокий из них. Я узнал в нем, по рыжим волосам, предводителя тех людей, которые наделали нам таких неприятностей в Рошском Лесу.

— Свадьба или нет, — отвечал я, — а здесь я угощаю, и от души рад…

Он не дал мне докончить и сказал:

— Вы вольны в своем добре, и мы не имеем на него никакого права. Благодарим покорно за доброе намерение, но вы не знаете нас и должны приберечь свое вино для друзей.

Он сказал несколько слов своим товарищам и отвел их в сторону, где они уселись на землю и принялись ужинать потихоньку. Старик Бастьен подошел к ним и вступил в разговоры, оказывая большое уважение их старшине, рыжему великану, который назывался Аршинья и слыл за человека честного, как только может быть честен погонщик. Видя, что наши гости обходятся с ними как со всеми другими людьми, мы с Брюлетой поостереглись и никому не сказали, что они нам вовсе не нравятся. Она, впрочем, успокоилась совершенно и пошла танцевать. Кроме рыжего начальника, мы не могли признать ни одного из тех, кто так дурно обошелся с нами во время нашего путешествия, а начальник этот сам избавил нас от злых замыслов своих товарищей.

Многие из них умели играть на волынке, разумеется, не так, как старик Бастьен (подобного ему, я думаю, не было на белом свете: он мог бы заставить прыгать камни и плясать деревья, если б захотел), но все-таки гораздо лучше Карна и его сынишки. Волынка переходила из рук в руки и наконец досталась начальнику погонщиков, которого, как я вам сказал, звали Аршинья. Между тем старик Бастьен, у которого сердце и ноги были еще молоды, принялся танцевать с дочерью. Он по справедливости гордился ею так же, как наш старик Брюле своей внучкой. В ту минуту, как он звал Брюлету стать напротив него, поганый дьявол, вдруг откуда-то появившийся, подскочил к ней и хотел взять ее за руку. Несмотря на то, что на дворе становилось темно, Брюлета тотчас же узнала в нем бездельника, более всех пристававшего к нам в Рошском Лесу и даже предлагавшего убить нас с Гюриелем и зарыть где-нибудь под деревом.

Страх и отвращение заставили Брюлету отказать ему наотрез и прижаться ко мне. Я в то время распотчивал уже все, что у меня было, и шел с ней танцевать.

— Девушка эта обещала танцевать со мной, — сказал я погонщику, настаивавшему на своем. — Отстаньте от нее и поищите себе другую.

— Хорошо! — сказал он. — Только, окончив этот танец, она будет плясать со мной.

— Нет, — возразила Брюлета с живостью, — лучше навек отказаться от танцев…