Кальман Миксат - Том 2. Повести

Где-то когда-то в присутствии Пишты рассказывали, что всякий раз, когда Понятовский входил в раж, его верный оруженосец дергал его за ментик и предупреждал; «Спокойно, Понятовский!»

От Эржике не укрылось волнение мужа.

— Куда ты, Пишта?

— У меня дела в городе.

— Когда ты вернешься? — с беспокойством спросила она.

— Одному богу известно, — лаконично ответил он.

— Но ведь скоро обед.

— Что ж, обедайте!

— Может быть, ты что-нибудь потерял?

— Может быть.

Морони хлопнул дверью и, яростно жестикулируя, широким шагом направился прямо к Дёрдю Тооту; он застал старика и всю компанию школяров за обеденным столом, но Пишты Тоота там не было.

— Пишты здесь нет?

Старый Дёрдь, известный прямотою речи и даже резкостью, ответил сердито:

— Нет его, нет. Сидит в «Трех розах», обедает с гостем. Приехал к нему из Будапешта еще один приятель.

— Кто такой?

— Да тот завзятый кутила, придурковатый, — граф Кожибровский.

— Депутат?

— Он самый.

— Его послал мне сам бог. Как раз депутат мне и нужен.

Старый господин из-под зеленого козырька глянул на Морони с удивлением; только сейчас он заметил, что лицо Пишты свирепо и глаза налиты кровью. Старик смекнул: случилось недоброе.

— Что с тобою стряслось, малыш?

Пишта отвел старика в сторонку и показал ему приглашение на пикник.

— Вы видите: слова «и вашу семью» зачеркнуты, — прохрипел он с угрозой. — Честь моя запятнана.

— Вот как? — насмешливо процедил Обжора Тоот. — Теперь мне понятно, зачем тебе депутат. Когда разбито окно, ищут стекольщика, когда прореха на сапогах, ищут холодного сапожника, а когда пятно на чести — нужен депутат. Ступай, сынок, ищи, кого тебе нужно. Они в «Трех розах».

— А вы, сударь, не могли бы дать мне совет?

Дёрдь Тоот скроил преглупейшую рожу, его кустистые брови взлетели вверх, чуть не перемахнув через лысую макушку.

— Я? Где мне теперь разбираться в ваших делишках. В них замешаны бабы. А мои золотые деньки давно прошли. Вот уже полтора десятка лет, как не волнует меня таинственное шуршание юбок. Все это вздор. Ты мне вот что скажи: хорош ли у тебя аппетит? Хорош, говоришь? Тогда все в порядке. Ступай домой и спокойно поешь. Когда проголодаешься, поешь еще. Нагляделся я в жизни за семьдесят лет всякой всячины, и знаешь, к чему я пришел? В этом мире есть одна только ценная вещь — исправный аппетит. Все прочие ваши дела, сынок, мне уже непонятны. Так ты говоришь, что в приглашении вычеркнуто несколько слов? Какая-то жалкая чернильная клякса. Стоит ли портить кровь из-за этакой малости? Ты утверждаешь, будто в зачеркнутых словах твоя жена… Да ведь это ж листок бумаги! А жена твоя со всеми ее потрохами не в листке, а в собственных юбках и корсете, и ты ее всегда там найдешь. Чего же ты ищешь, поборник добродетели? Мне вот понятно отчаянье моего повара, который прежде служил у графов Андраши, потому что нынче утром в кухню пробралась кошка и дочиста съела сметану для блинчиков. Сметаны у нас теперь нет. А чего, скажи на милость, нет у тебя? Что ты ищешь и чего хочешь?

— Прежде всего, я хочу получить разъяснение от устроителей пикника, — сдавленным голосом отвечал Морони.

— Разъяснение или объяснение? — резко спросил старик.

— Это одно и то же.

— Это не одно и то же. Объяснения они дадут, разъяснения никогда.

— Я вас не понимаю.

— Они никогда не скажут правды. Это учтивые светские господа. Но, может быть, ты вовсе не хочешь правды? Ты ведь жаждешь крови или чего-нибудь в этом роде. Знаю я вас, молодых.

— Нет, я хочу правды.

— Ну, и прекрасно, мой мальчик. Для этого не нужны секунданты. У меня есть собственная сыскная полиция — парни, скажу тебе, что надо. Если существует истинная причина, мы ее сейчас и узнаем. Ну-ка, стань за этой дверью, а я ее слегка приоткрою, и ты все услышишь собственными ушами. А теперь отпусти меня к моим школярам.

Морони повиновался; в голове его был хаос, мысли путались и кружились, обгоняя одна другую, так что он сам не знал, что творит. А старый Тоот тем временем вернулся к школярам.

— Ну как, не соскучились, детки? — спросил он. — А мы там с Морони побеседовали маленько. Славный он человек, а жена его еще лучше. Красавица, не правда ли? Кто из вас ее знает?

О, госпожу Морони знали все. Да и можно ли было ее не знать! Все они до единого посвящали ей стихи, кто в ямбах, а кто в гекзаметрах.

— Ай-я-яй, лоботрясы! Вижу я, что вы прилежно почитываете Овидиевы «Amres» [21] «Виды любви» (лат.). . Эй, Дюси Беке, ты-то почему краснеешь? Ну-ка, подойди ко мне, греховодник, и я щелкну тебя по лбу! Но готов биться об заклад на новую пенковую трубку, что ни одному из вас невдомек, какая сплетня гуляет по городу об этой прекрасной даме.

Мишка Отрокочи, самый маленький школяр, тут же поднял вверх два пальца, как обычно делают в классе, желая ответить на вопрос учителя, и, торопясь, визгливым, тоненьким голоском выкрикнул:

— Я знаю!

Дядюшка Тоот начал подшучивать над Мишкой;

— Стоп, балденок! Откуда тебе знать? Захотелось получить пенковую трубку? Ну и ну, вы только поглядите на него! Так и быть, трубку ты получишь, хотя и не дорос. Если знаешь, получишь— я своему слову хозяин. А теперь говори.

— Прошу прощения, дядюшка Тоот, но ходят слухи, что в госпожу Морони влюблен Пишта Тоот, а госпожа Морони влюблена в Пишту Тоота.

— Ах ты, лопух! Как ты смеешь болтать этакий вздор! — вскричал господин Дёрдь, вспыхнув неукротимым гневом. — Сейчас я принесу плеть!

И старый господин засеменил в соседнюю комнату (Мишка Отрокочи, само собой, не стал дожидаться, пока он оттуда выйдет) и обратился к застывшему в оцепенении Морони:

— Теперь ты знаешь, почему руками устроителей пикника дамы нашего города вычеркнули слова «и вашу семью», хотя эти дамы вовсе не так хороши, но и не более добродетельны, чем твоя жена. Вот тебе объяснение, сынок, а теперь, если хочешь, можешь послать секундантов за разъяснением.

Морони нужна была ясность — сейчас он ее имел. Морони нужна была правда — что ж, он ее получил. Вот она, правда. От нее не уйти. Голова его гудела, как колокол; он скрипнул зубами, будто готовясь кого-то съесть, но не произнес ни единого слова. Неверными шагами, словно сомнамбула, он долго спускался по лестнице и, сдерживая кипевшее в душе возбуждение, едва слышно бормотал: «Спокойно, Понятовский, спокойно!»

— К черту спокойствие! — вдруг оборвал он самого себя. — Я ему все кости переломаю.

Внизу, поперек лестницы, в сладкой дреме забылся волкодав. Морони в рассеянности наступил на него. Волкодав зарычал, вытянул шею, пытаясь ухватить обидчика за ногу, но Морони отскочил, а пес был ленив, не погнался за ним и преспокойно улегся опять.

«Каков философ!» — подумал Морони. Он вообразил себе неприятное состояние, если б пес вцепился в его икру. Тогда у него было бы не одно несчастье, а целых два. Гм, гм… а ведь могло бы случиться и три, и четыре. Ей-богу, не так уж плохо, что несчастье всего одно…