Рене Баржавель - Девушки и единорог

Удар колокола раздался еще раз. Это был ясный, резкий звук, звук не столько призыва к молитве, а скорее тревоги. Тысячу лет назад часовой на башне принимался звонить в колокол, чтобы предупредить монахов, работавших в поле, что с моря к острову приближаются морские разбойники. И монахи бросали лопаты и брались за мечи.

— Наверное, кто-то нуждается. — пробормотал сэр Джон.

Колокол прозвонил в третий раз. Он звучал так, словно кто-то ударил молотом по чугунному котлу. В это же время с материка ему ответил колокол церкви в Тиллибруке. Потом послышались колокола в Муллантре, Друммитре, Бруклине. Очевидно, звонили колокола и в других городках; их нельзя было услышать, но можно было почувствовать. И все они, близкие и далекие, медленно, подобно текущим слезам, сообщали разными голосами о чьей-то смерти.

В перекличку звенящей бронзы вмешался какой-то другой голос, сначала почти неслышный ропот, постепенно усиливавшийся, наконец, превратившийся в рычание на высоких нотах. Приблизившись, он поднялся по аллее, ведущей от дамбы: шум, производимый самодвижущимся механизмом, металлическим насекомым. Завороженно застывшие у окон зрители увидели пару желтых глаз, приблизившихся к дому и остановившихся у подножья лестницы, и услышали тяжелые шаги. Кто-то поднялся по лестнице, громыхнул дверными створками, прошел через холл, приблизился к столовой.

Словно завороженная, Гризельда вскочила и повернулась к дверям. Двери распахнулись.

Это была леди Августа. Воздев к потолку руки, она потрясла сжатыми кулаками и крикнула:

— Они повесили его!

Словно отвечая на повисший в тишине непроизнесенный вопрос пораженных присутствующих, она добавила:

— Повесили Брайана О’Маллагина! Он и так умирал! Но его повесили вместе с тремя другими мятежниками! В Дублине! Англичане! Эти свиньи!

Замолчав на мгновение, она обратилась к Амбруазу более спокойным тоном:

— Господин Онжье, я сама англичанка. Но в то же время я ирландка! И это удваивает мои страдания! Я переживаю за несчастную Ирландию! И мне стыдно за Англию!.. Джон, налейте мне что-нибудь!..

Она рухнула в кресло, затрещавшее под ней, словно под грузом каменной глыбы. Леди Гарриэтта позвонила и приказала прибежавшей служанке подать в столовую бутылку порто.

— Нет!.. Виски!.. — крикнула вдогонку служанке леди Августа. — Вы слышите эти колокола? Их оплакивает вся страна!.. А завтра заговорят ружья. К несчастью — или к счастью, — у них мало оружия. Не знаю, что было бы лучше. Все это ужасно. Но у них есть вилы. Если б эти свиньи подождали хотя бы два-три дня! Нет, они поступили так специально, чтобы сорвать мой бал! Кому теперь захочется танцевать? Но я не могу отменить приглашения! Столько женщин неделями трудилось над туалетами! Они должны показать их, независимо от того, что происходит в стране! Отмени я бал, и они возненавидят меня! Впрочем, уже поздно отменять что-нибудь.

И она залпом выпила виски.

— Короче, мы все равно будем танцевать!.. За наших убитых!.. Чтобы показать, что ничто не сможет погубить Ирландию!.. И Англию тоже!.. Бал состоится! Я приехала, чтобы сказать вам это. Боже, храни королеву и отправь ее министров в ад! — Она резко вскочила. — Так вы едете, Амбруаз? Я отвезу вас!..

Непреодолимая сила подтолкнула Гризельду к окну. Она разглядела в темноте очертания автомобиля, но на сиденье водителя никого не было. Тоска стиснула сердце Гризельды железной рукой, на ее глазах выступили слезы. Милый автомобиль, дорогой дракон, механическое насекомое, машина для путешествий в мечту и любовь. Ах, Шаун, Шаун!.. Где ты? Ухватившись за соломинку невероятной надежды, она спросила у леди Августы, повернувшись вполоборота, чтобы скрыть влажные глаза:

— Но кто привез вас, тетушка Августа? Вернулся ваш шофер?

— Что ты говоришь!.. Я сама вожу машину!.. Шаун, это животное, показал мне, как нужно управлять. Ничего особенного! Раз! И ты едешь налево! Два! И ты едешь направо! Но если что-нибудь испортится, я пропала! Амбруаз, нам придется ночевать в канаве!

Она засмеялась, словно заржала лошадь.

— Интересно, чем сейчас занят Шаун? Взял и уехал! Исчез! Надо признать, эти ирландцы — порядочные свиньи!..

Шесть полицейских, оставшихся в сарае, наблюдали за праздником в замке, наслаждаясь теплой ночью.

Капитан Фергюсон выполнил обещание и переселил основную часть своего отряда накануне, а остатки — сегодня утром. Но захватить с собой сразу все снаряжение полицейские не смогли, и капитан оставил нескольких человек для охраны оставшегося имущества, которое, как он сказал, будет вывезено на следующий день.

В одном из сараев, находившемся в стороне от остальных, на расстоянии около 200 ярдов от замка, немного в стороне от подходившей к замку дороги, остались фургон, несколько лошадей и ящики с разным скарбом.

Полицейские видели, как гости подъезжали к замку, слышали, как к пению вечерних птиц добавились звуки скрипок; через широко распахнутые окна салона на втором этаже они видели силуэты танцоров, плавно скользящие, кружащиеся, подпрыгивающие, кланяющиеся, сходящиеся и расходящиеся. Поскольку звуки оркестра доносились до полицейских с небольшим запозданием, им казалось, что танцоры двигаются невпопад с музыкой.

На лужайке перед замком танцев не было. Приглашенные на бал фермеры не пришли в знак печали и гнева.

Оркестр заиграл вальс. Один из дежуривших возле сарая полицейских слышал его раньше. Услышав мелодию, он достал изо рта трубку и начал напевать ее. Потом постучал трубкой о пенек, на котором сидел, и эти звуки прозвучали так громко, что совсем заглушили оркестр. Второй полицейский, прислонившийся к стене сарая возле висевшего рядом фонаря, зевнул.

Гризельда разговаривала со своим кузеном Генри возле открытого окна.

— Вы когда-нибудь видели подобное ночное небо? Смотрите!.. Смотрите же!..

Вылетавшая наружу через окно музыка некоторое время кружилась вокруг них, потом уносилась в ночь. Генри не сводил глаз с Гризельды. Встреча с ней взволновала его, и ему не было дела до звездного неба. Гризельда повторила:

— Да смотрите же, Генри!..

Он с сожалением отвел глаза от прекрасного лица, позолоченного светом свечей, и посмотрел на небо. На чистом темном небе без луны сверкали миллионы звезд, походивших на только что вымытые бриллианты.

Полицейский снова зевнул.

— Пойду-ка я лучше спать, — сказал он. — А ты останешься смотреть на эти звезды?

Он поднял голову, чтобы взглянуть на звезды в последний раз. Послышался выстрел, и свинцовая картечина пробила ему шею, тогда как другие картечины разорвали в нескольких местах его тело и разбили фонарь. За первым выстрелом из охотничьего ружья последовали другие.