Кальман Миксат - Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак

— Это не бедные люди свели, между прочим.

— А кто же? Говорите яснее.

— Это плод мести вообще и в частности. Во всяком случае, я об этом заявить имею.

— Соседи, может, по злобе? Кто там с вами не ладит? Подумайте хорошенько.

— Касательно личности злоумышленника питаю кое-какие подозрения, но…

— Не валяйте дурака, Мунци. Выражайтесь яснее. Что вам мешает, прямо говорить?

— Сомнения на предмет целесообразности прямого говорения. (Мунци дока был по части так называемого «кудреватого» стиля.)

— Мне ты можешь спокойно все выкладывать, старый козел! — вспылил полицмейстер. — Что мне, целый день тут с тобой валандаться? — И, успокоясь, добавил мягче: — Не воображайте, что я клещами из вас буду вытягивать. И молотком вышибить могу, понятно? Ну давайте все по порядку. Кого из уволенных подмастерьев подозреваете?

— Крайне далек от подобного рода предумышлений.

— Ну, значит, из соседей кого-нибудь?

— Выше! — с неколебимым убеждением сказал Мунци.

— Что значит «выше»? Что вы подразумеваете?

— Сплетение более высоких государственных мотивов и интересов.

— Каких еще государственных? Я, что ли, свиней у вас украл?

— Выше! — с прежней невозмутимой уверенностью ответствовал Мунци.

Короче говоря, почтенный портновских дел мастер (хотя с полной очевидностью и этого нельзя было от него добиться) в правительство целил: оно-де подстроило похищение свиней за недавнюю его реплику о тринадцати генералах и вообще в отместку за его, Мунци, политику.

— Что же это за политика такая?

— Немцев не люблю больше, чем положено.

— Значит, вы крайний левый. Так. И вы думаете, что кража свиней с этим связана?

— Amen [48] Аминь; здесь: да, именно (лат.). , — подтвердил Мунци торжественно.

— Да у вас мания величия, Мунци!

Вот какие происшествия волновали городишко, — и, в довершение всего, еще это известие о завтрашнем собрании. Афиши о нем, напечатанные аршинными буквами, были уже к вечеру расклеены по стенам. Большие группы людей стояли и читали.

— Ну, завтра жди сюрприза.

— Наверно, мы процесс выиграли и бургомистр сделает сообщение об этом.

Кертвейеш с незапамятных времен с казной тягался из-за Рихоцкого леса. Каждый венгерский город ведет какую-нибудь тяжбу, — наверно, чтобы от будущего чего-то ждать и в мудрость судей верить, а не в собственные силы.

Нотариус Дёрдь Ленарт так усердно взялся выполнять распоряжение бургомистра, что даже городского глашатая с барабаном выслал на дальние улицы — объявить время собрания. Но лучше всяких барабанов растрещала по городу другую великую новость бургомистрова горничная Пирошка: что Минка за остановившегося у них немца выходит, а Ковини получит отставку. Ну, этого еще недоставало! Ни одна старуха в тот вечер не ужинала дома. Новость всех взбудоражила, даже к Бланди проникла, который тут же приказал:

— Эй, Флоке какой-нибудь! Лошадь седлай да к Ковини скачи в Блазоц!

Нарочный тотчас поскакал с письмом, в котором стояло: «Дело дрянь, приезжай!»

Все мужья отпросились из дому в тот вечер, инстинктивно чуя приближение важных событий. Что-то носилось в воздухе, только в руки не давалось. В «Звезде», в «Гвоздике», в «Золотом коне» далеко за полночь затянулись пересуды, догадки за стаканом вина. Даже такие толки пошли, что каша-то вся наверху заварилась: мамелюки на правительство рассердились за роспуск парламента и теперь бунтуют вот, митингуют, кабинет норовят свалить.

— Ерунда! — отрубил старый писарь Михай Прокеш. — Ни один телок еще свою матку насмерть не забодал.

Еще больше городок на другой день оживился. Все жители толклись на улицах, будто в праздник, а после обеда избиратели потянулись в ратушу, другие же, «безголосые», — на вокзал: бургомистра ждать.

И когда, точно в половине четвертого, подъехал поезд и из него вышел бургомистр, его встретило оглушительное «ура».

Приехал он один. Четверка губернаторских тоже у вокзала стояла, но хозяина ее не было.

Рёскеи вздрогнул от этого «ура». «Уж не сделал ли я какую глупость?»

Он перебрал в памяти последние дни, но не нашел никакой промашки, за которую мог бы себя винить. Но тогда чего же они кричат?

Обменявшись рукопожатием с Ленартом, они сели в экипаж. Носильщик кинул на запятки большой клеенчатый сверток.

— Что это? — полюбопытствовал нотариус.

— Флаги.

— Какие флаги?

— Потом узнаешь. Собрание созвал?

— Как ты велел.

— Ковини здесь?

— Нет.

— Очень хорошо. Я заеду домой — у меня как раз четверть часика есть — переодеться. А ты иди в ратушу и с надежными людьми там поговори — пусть нас во всем поддерживают. В разных концах зала их размести.

— А что предполагается? — понизив голос, спросил нотариус.

— Тебе скажу, потому что в твоих интересах держать это в секрете. В парламент я поеду от Кертвейеша.

Нотариус просиял, и глаза у него сделались как две большие блестящие сливы.

— Ты? — пролепетал он. — А как же Ковини? Бургомистр махнул рукой пренебрежительно.

— Ковини дома посидит. Кому он теперь нужен. Флаги его еще сегодня снимем. Поиграли — и хватит.

— А с городом что будет? — глухо, почти боязливо, спросил нотариус.

— И город на своем месте останется, только бургомистром ты будешь.

— Но как же все это случилось? — с радостно бьющимся сердцем воскликнул ошеломленный нотариус.

— Очень просто. Премьер хочет, чтобы я депутатом был. Этого требуют интересы страны и особенно города. Он так прямо и велел: «Будешь депутатом, и точка». Ergo [49] Следовательно, итак (лат.). — еду я, и точка.

От вокзала недалеко до города, если держать на колокольню; но дорогу преграждает большое озеро. Приходится поэтому делать порядочный крюк. В озере Всеведущем, ибо таково его название, кертвейешцы купаются летом, и во всей округе распространено поверье (может быть, отсюда и название): отлично себя чувствуют в его ласковой воде только девственницы, а потерявшие невинность визжат, входя в нее. Вокруг озера в крытых соломой лачужках обитают цыгане, крестьяне и бедные рыбаки. Это, — как велит выражаться мания величия, симптомы которой дают себя знать в Кертвейеше, — «предместье».

За «предместьем» — мост через Кемеше, а на нем — единственная в городе статуя: святой Янош Непомук *.

— У дуба Ракоци остановишься, — сказал Рёскеи кучеру за мостом.

Так называемый «дуб Ракоци» — исполинское дерево посередине города, у самого входа на рынок, со всеми неоспоримыми атрибутами почтенного возраста. Под ним — красивая резная скамья, на которой выцарапаны ножом всевозможные рисунки и инициалы. Под дубом якобы останавливался когда-то Ференц Ракоци. Я потому говорю «якобы», что дело-то очень сомнительное. Мало ли «дубов Ракоци» по другим городишкам? И есть ли вообще город без такого дуба? Одно из двух: либо это странствующий дуб, который с места на место переходит, либо Ференц Ракоци только и делал, что «останавливался» под деревьями все семь-восемь лет своего правления.