Леопольд Захер-Мазох - Венера в мехах (сборник)

В сущности, она была создание изящное, несмотря на свою прекрасно сложенную фигуру и сильные формы. Благородный овал светлого лица, восхитительный рот с яркими губами, блестящие голубые глаза, белокурые косы, словно облитые золотистым светом солнца, – все это было олицетворение счастливой молодости.

Мы были добрыми товарищами, не больше. Я любовался ее мягкими движениями, когда она вскакивала в седло, как очарованный, смотрел я на ее жестокие глаза, когда она подстреливала сокола на лету, но подавал ей руку, чтобы подсадить в седло, и заряжал ее маленькое ружье – Марцелл.

Не надо быть особенно проницательным, чтобы догадаться вскоре, что молодые люди любят друг друга – той любовью, которой любят в молодости, радостной, счастливой, без заглядывания в будущее. Бернардина и мой друг с самого же начала должны были отказаться от всякой надежды соединиться когда-либо, потому что, во-первых, они были одних лет и вдобавок он был беден. Но в то дивное время они об этом мало задумывались.

Бернардина была свободна. Не было никого, кто надзирал бы за каждым ее шагом, – ни матери, ни старой тетки, ни гувернантки. Она наслаждалась полной мерой своей свободой и беззаботно отдавалась своей любви, от которой она хорошела и была счастлива. У нее был тот чарующий смех, тот живой блеск глаз, которые порождает только юное сердце, хранящее блаженную тайну, – та вольная, дикая грация движений, которая напоминает стремительное падение воды, в котором чувствуется дыхание весны.

Я знал ее девушкой, – и я был поражен, когда встретил ее однажды в Париже.

Она была замужем всего четыре года, но постарела на тридцать лет. Рождение первого ребенка унесло ее молодость и красоту. Быть может, это сделало еще что-нибудь другое.

Она вышла замуж потому, что этого желал ее отец, и потому, что она хотела стать замужней дамой.

Граф Рустан, ее муж, был дипломатом. У него было очень много орденов и очень мало волос на голове, но зато великолепные английские бакенбарды. Он был старше ее на двадцать лет, имел наружность вельможи – знатный барин, элегантный, холодный, скупой на слова и решительный в движениях. Он никогда не улыбался. У него не было никаких страстей. Посещал ли он жокей-клуб, вел ли игру, содержал ли дорогую красавицу, присвоившую себе сначала состояние, а потом и имя одного румынского князя, держал ли скаковых лошадей – все это он делал только потому, что это было принято, что этого требовал хороший тон.

Бернардина же приобрела одну новую дурную привычку. Она почти беспрестанно зевала. Даже на первом представлении «Прекрасной Елены», я видел, она зевала, даже во время обсуждения со своей портнихой нового sortie de bal.

Она, по-видимому, выросла. Прежняя фигура ее среднего роста стала теперь длинной и худой. Когда она бывала в декольтированном платье, ее плечи торчали, как два вопросительных знака, а тонкие руки казались бесконечной длины. Румяна не могли скрыть коричневых пятен, которыми было усеяно все лицо ее, напоминавшее погребенную шесть тысяч лет тому назад египетскую принцессу. Глаза ее тускло мерцали, как потухающий свет ночника, а в улыбке ее было что-то жестокое и вымученное в одно и то же время.

Граф был сама учтивость в отношении жены, у нее же были для него только отрывистые полуслова, только резкие, нетерпеливые движения, только злые взгляды.

И эта женщина была безупречно добродетельна. Ей нельзя было сделать ни малейшего упрека – о ней вообще ничего не говорили. Ее как будто и не существовало. На прогулке на ней иногда замечали роскошный туалет, дорогие меха – ими любовались, но ее самой не замечали.

Я встретил ее раз верхом в Булонском лесу. Она прыгала в седле, как обезьяна на спине пуделя. Это была конченая, совсем конченая женщина – и это была та самая, которая некогда доставляла мне такое же наслаждение, как статуи Кановы, как картины Тициана, как римские элегии Гёте!..

Невозвратное прошлое!

Через двадцать лет я встретил графиню, успевшую овдоветь за это время, на одном богемском курорте. Я не сразу узнал ее. Это было вечером на гулянье. С ней произошла новая метаморфоза – я не узнал бы ее совсем и прошел бы мимо, если бы она не остановилась и не заговорила своим звонким голосом.

– Что вы здесь поделываете, сумасшедший вы человек?! – воскликнула она, обратившись ко мне, а я изумленно уставился на нее, словно на привидение.

На этот раз она оказалась, наоборот, помолодевшей – никто не дал бы ей теперь больше тридцати лет, а между тем ей было сорок. Но она пополнела и повеселела – и то и другое молодит.

Теперь она была, в сущности, еще гораздо красивее, чем девушкой. Та самая природа, которая становится к осени вакханкой и разукрашивает себя виноградными ветвями, даже слишком расточительно снабдила эту зрелую женщину всеми теми чарами, которые способны очаровать Рубенса.

Лицо ее совсем преобразилось: круглое, полное, свежего, чистого цвета, с живыми, умными глазами, с маленьким орлиным носом, с упрямым подбородком, оно светилось любезной и несколько кокетливой улыбкой. В гордой фигуре ее была та редко встречающаяся мягкая величавость, которая и чарует нас, и в то же время держит нас на известном расстоянии, допуская только идолопоклонническое служение своей силе.

Следующей зимой я снова встретил Бернардину в Париже. Мое изумление и мой восторг возрастали при каждой новой встрече. Положительно, она помолодела! Все в ней снова было молодо – ум и сердце тоже. Не был ли ее другом какой-нибудь восточный мудрец, сложивший к ее ногам тайны каббалистики, или не купалась ли она в человеческой крови, как легендарная венгерская магнатка?

Осенью я снова приехал в те места, где некогда разыгрался невинный роман хорошенькой Бернардины с Марцеллом. Как и в тот раз, меня привлекла сюда охота. Ежедневно бродил я по полям и лесам – и вот однажды встретился с графиней Рустан, также выехавшей на охоту.

Она остановила свою лошадь и приветливо протянула мне руку. Я узнал, что она проводила лето одна в том замке, который некогда принадлежал ее отцу.

Мы поболтали некоторое время, потом графиня спросила:

– Хотите посмотреть, как я буду травить зайца?

– Очень охотно, – ответил я. – Вы знаете, что для меня жестокие женщины представляют особенное очарование.

Она засмеялась и ударила меня хлыстом, затем погнала свою лошадь и велела спустить обеих шотландских борзых собак. Великолепные животные вскоре настигли зайца и помчались за ним сломя голову, через пни и кочки, через рвы и плетни.

Дивное зрелище представляла эта красивая, смелая женщина, покачивавшаяся в седле с дикой грацией скифской наездницы и погонявшая своего английского скакуна громкими возгласами и ударами кнута. Вскоре она скрылась за маленькой березовой рощей, и я потерял ее из вида, но я увиделся с ней на другой же день у нее в саду, где она играла в лаун-теннис с несколькими дамами и мужчинами, проводившими лето по соседству с ее замком.