Август Стриндберг - Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

Вернувшись домой, Текла почувствовала себя нездоровой.

Она села на табуретку и, уставившись в одну точку, не говорила ни слова. Несмотря на то что она была голодна, она ничего не ела. Терзать свое тело доставляло ей наслаждение, и жизнь казалась ей ненавистной, как темная враждебная сила, которая в нее внедрилась и которую она желала бы уничтожить, лишая ее питания.

Она до самого вечера осталась сидеть на том же стуле. Мать то и дело спрашивала ее о том, как она себя чувствует. К вечеру Текла поела с аппетитом и легла спать. На следующее утро она проснулась с головной болью и до десяти часов лежала в кровати.

— Думаешь ли ты сегодня вставать? — спросила мать, желавшая, чтобы дочь по обыкновению вымела пол.

— Я не знаю, смогу ли я встать, — отвечала Текла.

— Что с тобой? Ты выглядишь, как будто у тебя перемежающаяся лихорадка.

— Перемежающаяся лихорадка? Я не знаю, что чувствуется при перемежающейся лихорадке. Как она проявляется? Бывает ли озноб?

— Нет, озноб не всегда бывает, а делается жар, и это повторяется каждый день.

Текла еще с полчаса тихо пролежала в постели и не сводила глаз со стрелки висевших на стене часов, которая медленно двигалась к одиннадцати. Она то задерживала дыхание до того, что кровь бросалась ей в голову, и натягивала одеяло выше рта; то дышала усиленно до того, что пульс начинал ускоренно биться. Тогда она слабым голосом позвала мать.

— Мама, — сказала она почти шепотом, — пощупай, нет ли у меня перемежающейся лихорадки.

Мать положила руку на лоб дочери и нашла его очень горячим.

Текла осталась лежать и глядела, как мать готовила обед. Она раздула огонь в печи и разрезала на две части соленую рыбу, которую еще с вечера положила в холодную воду. Затем она налила воды в горшок и опустила туда рыбу. Вскоре по узенькой комнатке распространился неприятный запах рыбы, и Текла, не выносившая этого запаха, натянула одеяло до самых глаз. Разгоревшийся в печке огонь сильно грел постель, и Текле стало жарко; она лежа глядела, как кипит вода в горшке.

Мать принесла корзинку, в которой всегда отправляла обед мужу, и, слегка ворча, вынула оттуда осколки разбитого горшка.

— Я пойду куплю новый горшок, — сказала она. — На, держи веревку от двери и смотри за огнем. Я вернусь через минуту.

Она набросила на плечи платок и вышла.

Оставшись одна, Текла встала с кровати и расправила члены. Она подошла к окну и выглянула в скважину. Солнце светило, на церковном дворе кричали галки, по небу плыли белые облака. Ее влекло из душной комнаты и нагретой постели. Ей неудержимо захотелось уйти далеко, в освещенную солнцем даль, подышать морским воздухом, поглядеть на распускающиеся деревья, но, увидав на столе коричневую корзину, она поняла, что она без нее, без этого сковывающего ее рабского ярма, выйти не может; она пришла в совершенное бешенство, бросилась снова на кровать и погрузилась в одеяло; казалось, что ей хочется потонуть, задохнуться и никогда больше не видать света божьего. Но вот раздается звонок; он возвращает ее к действительности, и она тянет за веревку. Дверь отворяется, и входит мать.

Часы показывают двенадцать. Рядом с рыбой кипит и суп с капустой. Мать взглядывает на часы.

— Ну, Текла, — спрашивает она, — думаешь ли ты, что сможешь сегодня идти с обедом к отцу?

— Нет, мама; как можешь ты даже об этом спрашивать? Я вся горю, как раскаленная печь. Пощупай!

Мать, снова опустив руку на голову дочери, приходит к заключению, что у нее жар.

— Придется послать Марен, — говорит она, — но ей надо будет за это заплатить.

Сверху приходит на зов матери Марен, и в то время, как укладывается обед в корзинку, Текла забирается глубоко под одеяло. Когда же хлопнула за старухой дверь, Текла вздохнула свободно и скоро спокойно заснула. Сон длился час.

Проснувшись, она чувствует сильный запах рыбы и на вопрос матери о том, как она себя чувствует, отвечает, что ей, кажется, лучше.

— Да, да, — говорит старуха. — Это несомненно перемежающаяся лихорадка, и надо тебе быть осторожней. Если бы хватило у тебя сил, тебе бы следовало выйти теперь.

Текла считает, что у нее не хватит сил выйти, но в конце концов она поддается уговору матери и одевается.

В весеннем платье, со светлым фартуком и новым шарфом на голове, выходит она из дому. Солнце стоит еще высоко на небе, и улицы полны народа. Она спускается вниз по улице и доходит до ярко освещенной солнцем базарной площади без намека на страх и не думая даже опускать глаза. Воздух так живительно действует на нее, все прохожие так видимо довольны, что прошла длинная зима и город так красив. Легко ей идти, когда нет на руках тяжелой корзины. А взгляды встречных прохожих кажутся ей дружественными или по крайней мере далеко не столь презрительными.

Вернувшись домой, она объявляет, что чувствует себя хорошо, но кто знает, как будет завтра, если действительно она схватила перемежающуюся лихорадку.

На следующее утро Текла опять больна и остается лежать до полудня, потом, поспав немного, она встает и идет гулять. Теперь можно сказать вполне уверенно, что у Теклы повторяющаяся каждый день перемежающаяся лихорадка, то же самое подтвердил и врач, когда ему передали, как проявляется болезнь, и он объявил, что временно нельзя рассчитывать на помощь Теклы по хозяйству.

* * *

Текла, вероятно, просто ничтожная девочка, которая стала под влиянием различных неблагоприятных домашних условий и воспитания слабой натурой. В раннем детстве сознание низменного положения отца причиняло ей разочарование и огорчение. Затем, в церковной школе, она приобрела надежду, что проповедуемое всеобщее равенство поможет ей в жизни. И наконец она убедилась, что ее положение отнимает у нее эту надежду. Ей стало ясно, что нет у нее сил превозмочь это огорчение, а не повиноваться родителям, открыто порвать с ними она также не решалась. Инстинкт и обстоятельства натолкнули ее на выход, не делающий ей чести: она стала притворяться больной.

Освобожденная от всякой работы, она теперь имела полную возможность делать, что вздумается. Ежедневные прогулки по городу помогали ей делать над людьми целый ряд наблюдений, которыми она умела пользоваться. Она научилась тому, как знатные дамы кланяются, как обмахиваются веером, как при ходьбе ставят ноги. Она скоро заметила, что они не ходят, как бедные женщины. Она поняла, насколько далеко назад должна сидеть на голове большая фетровая шляпа, как высоко можно поднимать юбку, насколько глубоко отвешивать поклоны. Скоро она постигла все малейшие оттенки, изобретенные высшими классами, чтобы между собой узнавать своих и чтобы держать в почтительном отдалении членов низших классов, стремящихся втереться к ним. Она скоро изучила все эти маленькие хитрости, которые, как ежедневный пароль в лагере, должны были постоянно обновляться, чтобы не стать достоянием врага. Это все она легко схватывала и отлично применяла на деле, но гораздо трудней ей было идти за переменчивой модой. Сегодня она одета была по моде и достигала этим полного сходства с богатыми, а через три месяца она уже оказывалась отсталой и смахивала на служанку. Бороться с этим было очень трудно. Тем временем открыла она большой элегантный модный магазин Маркуса Людека. Приглядевшись, она скоро узнала, что тайна в деле туалетов лежит в покрое лифа, в складках юбки. И вот она сидит весь вечер, порет лиф, распускает складки или закладывает их. Она постигла секрет цветов и умеет выбирать такие, которые не бросались бы в глаза и не привлекали внимание зрителя к качеству материи. Подражание прическе было не столь драгоценно. Но что ей трудно давалось, это игра лица, спокойное, уверенное выражение, присущее людям с независимым положением. Достаточно было одного пристально брошенного на нее на улице взгляда, и она смущалась, как бы уличенная в обмане, и чувствовала себя переодетой.