Август Стриндберг - Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

Мать скоро заметила перемену в Текле, во всем ее существе, но девушка так умела найти всему подходящее объяснение, что та быстро замолкала и не без некоторого удовольствия видела, как дочь развивается и принимает более благородный облик, чем тот, который она могла ей придать. Отец чувствовал некоторое беспокойство.

— Обратила ли ты внимание на Теклу? — спросил он однажды жену, сидя за кружкой пива.

— Да, она собирается выйти, — отвечала мать.

— Не в этом дело. Она начинает подражать хорошим манерам. Эго часто доводит до вертепа.

— С какой стати? Думаешь ты разве, что я за ней не слежу? — возразила мать, огорченная его резкими словами.

— Да, видишь ли, старуха, была бы надежда ей хорошо выйти замуж, но этого нет. И в таком случае лучше оставаться честно в своем круге.

— Что ты можешь знать об ее замужестве? Разве не выходили девушки, еще бедней, за благородных?

Дальше Текле ничего не удалось подслушать, но и этого было достаточно.

Внушив как-то матери, что неудобно молоденькой, хорошо одетой девушке нести простую корзину с обедом, так как она этим подвергает себя грубым насмешкам кучеров и дворников, она как-то отправилась на свою обычную прогулку на базарную площадь и мимо ратуши. На том же приблизительно месте, где она в тот злопамятный день встретила смуглого юношу и после этого заболела, она опять увидела его. Он равнодушно поклонился ей и прошел дальше. Текла же повернула назад по улице Свиалагорд, перешла на противоположный тротуар и увидела, как он повернул в Кинестагатан.

На следующий день она в тот же час снова отправилась на улицу Свиалагорд и была очень удивлена, встретив опять молодого человека. Он тоже кажется удивленным, кланяется сконфуженно и слегка краснеет.

На следующий день она опять встречает его. Она еще издали увидела его, узнала его шляпу, слегка надвинутую на лоб и бросающую поэтому тень на глаза, кажущиеся вследствие этого больше и принимающие мечтательное выражение. Она еще издали притянула на себя его взгляд и удержала его до того, как он поклонился. На этот раз, когда он поклонился, лицо его выразило неудовольствие, как будто он вспомнил, что эту девушку, с которой никогда не заговаривал, он когда-то обнял и поцеловал.

Когда на следующий день Текла опять увидела его, она вспомнила в свою очередь, что этот молодой человек ее поцеловал, и она почувствовала, что бледнеет. В это время она замечает, что его лицо выражает волнение и что правая нога сделала быстрое движение в сторону, как будто он хотел спуститься с тротуара и подойти к ней.

Она исчезла на шесть дней, но после этого пришла опять на то же место. Издали видит она его мягкую шляпу, затем глаза, которые ловят ее взгляд. Вдруг в это самое мгновение между нею и им проезжает по улице ломовой извозчик с винными бочками, и между хомутом и уздечкой мелькнули его глаза, радостно ее приветствующие, как после разлуки.

* * *

Наступило лето, душное и жаркое, и Текла уже не видится со своим другом, так как он переехал на дачу. Пустота в ее жизни, и ей кажется, что стало совсем темно с тех пор, как пришло солнце и унесло ее единственную радость. Целые часы пролеживала она одна на кладбище, думала, передумывала, стараясь привести в порядок свои мысли.

Что надо ей было от этого молодого человека, — спрашивала она себя. Предположим, он заговорит с ней, придет к ней в комнатку, когда она будет одна, и скажет ей: «Видишь, я пришел; что тебе от меня надо? Я вижу по твоим глазам, что ты чего-то от меня хочешь». Что могла она ответить? И что ей с ним делать? Ничего не могла бы она ему ответить, потому что это было такой тайной, что она лучше согласилась бы умереть, чем ответить, даже если бы на мгновение могла догадаться о том, что именно она могла бы ответить. Что бы она с ним стала делать? Ничего! Целовать его она не хотела; ни обнять его, ни просить, чтобы позволено ей было за него работать, для него жить, она не могла. Чего же она от него хотела? Она хотела чтобы он к ней пришел, чтобы он просил позволения поцеловать ее глаза, обнять ее, чисто, невинно, как первый раз в церкви; он должен был просить позволения жить для нее, для нее трудиться, ее утешать, ею быть занятым всецело. Что же она от него хотела? Она желала, чтобы он просил позволения дать ей что-нибудь! Она, следовательно, от него чего-то домогалась? О нет! Домогаться, просить? Нет, нет, нет! Он должен был прийти и просить, молить о разрешении дать… Тут останавливались ее мысли, и, недовольная этими гадкими мыслями, так ясно выраженными, она уходила прочь от той скамьи, от того дерева, которые могли понять, что говорили эти мысли. Глядя прямо перед собой, как бы стараясь ни о чем не думать, шла она по улицам и дошла до улицы Свиалагорд. Тут были ей знакомы каждая вывеска, каждое окно. Вот висят у часового мастера солнечные часы; они указывали время, когда он должен был прийти. Вот вывеска жестянщика, где обыкновенно появлялась его шляпа; а тут бондарь, напротив трактирчика, проходя мимо которого он в последний раз поклонился. Текла идет все дальше, как будто думает его встретить, она оглядывается направо; чувствует горячую потребность его увидеть, желает, чтобы он пришел именно теперь, хочет, чтобы он пришел, требует этого, так как он должен прийти, или она тут же бросится на землю и умрет. Вот… вот его глаза, полузакрытые шляпой, и он увидел ее, но взглянул холодно, вопрошающе, как чужой; его лицо изменилось; выросли баки; она глядит на незнакомого юношу, который нерешительно кланяется, неуверенный, знает ли он эту девушку или нет.

Текла возвращается домой счастливая, что хотя бы на мгновение в воображении видела его. На следующий день она опять идет туда же и снова вызывает его «колдовством», как она это называла.

Так проходит для Теклы жаркое, душное лето, и в голове ее создаются полусознательные и вполне сознательные планы без того, чтобы она хоть один исполнила. В постоянной самообороне против разума матери, часто подсказывающего ей, что такая праздная жизнь не может быть дочери на пользу, она довела свою энергию и красноречие до того, что мать всегда в конце концов сдается.

— Да, — говорит та, — ты можешь мне лицо наизнанку вывернуть.

Отец начинает удивляться ее способностям, и чем более он удивляется, тем более делается близоруким.

— Что-то есть особенное в этой девушке, — говорит он, склоняя голову.

Текла же дошла до того, что теперь ей удается пользоваться для своих нарядов сбережениями родителей. Мать иногда спрашивает, не желает ли она на эти деньги, вместо того, чтобы покупать тряпки, научиться чему-нибудь полезному?

— К чему мне учиться? — возражает Текла. — Я долго жить не буду.

Мать приходит в отчаяние, думает, что это правда, и делает все, чего желает дочь, лишь бы не сократить ее дней.